Белый олеандр

Подняла полупустой квадратный флакон с таблетками. Бутабарбитал натрия, сто миллиграмм. Они словно светились у меня в руке. Самое худшее непременно случается. Почему я все время это забываю! Теперь я видела, что это не просто бутылочка, а дверь: залазишь в круглое горлышко и выходишь с другой стороны. Можно сбежать, задуть свечи.

Заглянула в пузырек с розовыми таблетками. Принимать надо медленно, не как в кино, где глотают горстями — стошнит, и все. Надо выпить одну, подождать несколько минут, потом следущую. Разбавить хересом. Через пару часов вырубишься, и конец.

В доме стояла тишина. Тикали часы на тумбочке. По улице проехала машина. В разбитые двери лился свежий воздух и яркий утренний свет. Клэр лежала с открытым ртом на цветастой подушке. Я потерлась щекой о шерсть халата, который она не снимала несколько дней. Господи, как я ненавидела этот халат, его вишнево-красные клетки! Слишком яркий. Рон так никогда ничего про нее и не понял!

Закрыла пузырек и бросила на кровать. Прежде всего надо снять этот халат. Самое малое, что я могу для нее сделать! Откинула простынь. Халат перекрутился и сбился. Развязала пояс и высвободила тело в розовом белье. Какая она худая, какая легкая! Видно каждое ребро, как у Христа! Аккуратно опустила. Смотреть было почти невыносимо. Нашла в комоде розовато-лиловый свитер из ангоры. Приглушенный цвет и пушистая шерсть шли ей гораздо больше. Зарылась в него лицом, промокнула слезы. С трудом посадила Клэр, прислонила к себе. Голова кружилась от запаха духов и волос. Кое-как натянула мягкий свитер на голову, опустила на острые лопатки, продела в рукава руки. Уткнулась ей в шею, сидела и обнимала.

Уложила на подушке, как сказочную принцессу в хрустальном гробу. Нужно разбудить поцелуем. Не получилось. Я закрыла ей рот, расправила простыни и одеяло, нашла среди осколков серебряную щетку и расчесала ей волосы, как раньше. Это успокаивало. Она даже не попрощалась… Когда забирали мать, та тоже не обернулась.

Я знала, что надо звонить Рону, но решила побыть с ней наедине еще хотя бы немного. Когда приедет Рон, окончательно ее потеряю. А он ее совсем не знает. Подождет, сукин сын!

Мучила мысль, что когда она ушла, я была рядом. Если бы только я проснулась! Если бы догадалась! Мать всегда ругала меня за отсутствие воображения. Клэр звала меня, а я не вышла, даже дверь не открыла! Сказала, что хуже всего — потерять самоуважение. Как я могла?! Господи, это совсем не самое худшее, далеко не самое…

В саду, в лучах яркого зимнего солнца, некошеная трава горела яркой зеленью. Китайский вяз плакал, как ива. Луковичные отцвели, зато розы буйствовали: галлюциногенно-красный «Мистер Линкольн» и бледно-румяная «Пристина». Землю устилали красно-белые лепестки. Комната пропахла «Дыханием времени» из разбитого флакона. Я подняла пробку, матовый хрусталь с голубками. Подходящее украшение для могильного камня!

В письменном столе нашелся альбом сухих цветов — трофеев из наших летних походов вдоль Маккензи. Какая она была счастливая в китайской шляпе, завязанной под подбородком, и с холщовой сумкой, полной неожиданных находок! Все они были здесь, подписанные круглым женским почерком, на страницах, прошитых темно-серой репсовой лентой: венерин башмачок, кизил, шиповник, рододендрон с тоненькими тычинками.

«Что ты любишь, Астрид? О чем думаешь?» Больше никто никогда меня об этом не спросит. Я погладила ее волосы, темные брови, веки, изящные скулы, окружность глаз, висок, лоб, острый подбородок, как перевернутая капелька. Если бы я только сразу к ней вышла, не заставляла бы ее ждать! Нельзя было оставлять ее наедине с нашим презрением! Одиночество — единственное, чего она не выносила.

В десять принесли почту. В одиннадцать миссис Кромак в соседнем доме заиграла на электрооргане под резкие крики попугайчика. Я знала весь репертуар: «Зип-а-ди-ду-да», «Шоу-бизнес», «Поезд на Чаттанугу». Ей нравились песни про штаты: «Гэри в Индиане», «Упрямая Айова», «Калифорния, я к тебе иду», «Канзас-Сити в ритме времени». Каждый раз делала одни и те же ошибки. «Это она нам назло, — говорила Клэр, — она прекрасно знает, как играть!» Больше ей не придется это слушать.

В полдень в воздухе загудела садовая воздуходувка для уборки листвы. В час открылись двери хасидского детсада. С улицы доносились высокие голоса, веселое гортанное ворчание. Как они пугали тебя, Клэр, эти простые женщины в длинных юбках с бесконечным выводком детей, надменными сыновьями и толстыми глуповатыми дочерьми, которые могли бы поднять машину, но стояли робкими стайками, с бантами в волосах… Ты думала, они хотят тебя сглазить. Заставила меня вымазать синей краской ладонь и оставить отпечаток на белой штукатурке над дверным звонком — от дурного глаза.