Белый олеандр

Я навострила уши. Почему она молчит? Рон загородил ее спиной. Я представила пьяное, опухшее лицо в пятнах. Что в ее глазах? Ненависть? Мольба? Замешательство? Ждала, что она встанет на мою защиту. Тишина…

— Не получилось, — продолжал он.

Меня поразило даже не то, что он хочет отослать меня обратно, как щенка, которого взяли из приюта, а теперь он роет двор и портит ковры, — поразил его рассудительный тон, участливый и отстраненный, как у врача. Голос говорил, что поступить так разумнее всего. Не получилось.

— Может, это у тебя не получилось? — Она потянулась за хересом.

Он ударил ее по руке, бутылка покатилась по сосновому полу.

— Терпеть не могу твои позы! Кто ты теперь, оскорбленная хранительница очага? Господи, она за тобой ухаживает! Предполагалось наоборот!

Ложь, именно так и предполагалось. Он взял меня, чтобы я о ней заботилась, приглядывала, составляла ей компанию, когда он в отъезде. Почему она это не скажет? Не умеет давать отпор.

— Ты не можешь ее забрать! Куда она пойдет?

Вот и вся защита.

Неправильный вопрос, Клэр.

— Найдется куда. Лучше на себя посмотри, ты же совсем расклеилась! Опять. Обещала, и вот, пожалуйста! И я должен все бросать и снова приводить тебя в чувство. Предупреждаю: если так, то тебе тоже придется от чего-то отказаться!

Все тот же рассудительный голос. Свалил на нее вину.

— Ты все отбираешь! — рыдала она. — Все!

Он отвернулся, и стало видно отвращение на его лице.

— До чего же ты скверная актриса, я и забыл.

Он исчез из поля зрения, и я наконец увидела Клэр. Она заткнула уши и, поджав колени к подбородку, раскачивалась взад-вперед.

— Почему ты все всегда забираешь?! Зачем?!

— Не торопись, подумай хорошенько.

Послышались его шаги по коридору, я только-только успела прикрыть дверь.

Снова выглянула. Клэр лежала на диване, натянув на голову мохеровый плед, и стонала.

Я закрыла дверь и беспомощно опустилась на кровать. Опять моя мать во все лезет! Зачем они это сделали? Я заботилась о Клэр почти два года! Выслушивала секреты, волновалась за нее, соглашалась на странности, успокаивала страхи, пока он гонялся за полтергейстом и видениями Девы Марии! Как он может теперь меня отослать?! Я открыла дверь, решив сказать ему, что так нельзя, но он появился из спальни со спортивной сумкой и кейсом и мерным шагом прошел в гостиную. Наши взгляды встретились, и его веки опустились, словно закрывающиеся стальные двери.

Казалось, что побледнеть еще больше невозможно, но, увидев Рона с сумками, Клэр стала белой как полотно. Сползла с дивана, уронила плед на пол. Из-под перекрученного халата выглядывало белье.

— Не уходи! — схватила его за вельветовую куртку. — Я люблю тебя!

Рон сделал глубокий вдох, и на секунду я решила, что он передумает, но брови снова нахмурились, и он вырвался из ее рук:

— Реши этот вопрос.

— Пожалуйста, Рон! — Она снова хотела его схватить, но пьяно промахнулась и упала на колени. — Пожалуйста…

Я вернулась к себе и бросилась на кровать. Невыносимо было смотреть, как она ползет за ним, хватает за ноги, умоляет, бредет к двери в распахнутом красном халате. Она плакала и на улице, обещала исправиться, обещала все на свете. Хлопнула дверца, завелся мотор, «Альфа Ромео» с визгом выехал на дорогу, а она все умоляла. Я представила, как миссис Кромак подсматривает из-за бледно-голубых занавесок, как мистер Леви изумленно поглядывает из-под полей хасидской шляпы.

Клэр вернулась в дом, подошла к моей двери, позвала. Я накрыла голову подушкой, думая: «Тряпка! Предательница! Готова отказаться от меня ради него, готова на все, лишь бы его не потерять! Как мать с Барри».

— Астрид, прошу тебя!

Я не слушала.

Со мной такое никогда не приключится!

В конце концов она ушла к себе и закрылась. Я ненавидела ее за то, что она перед ним пресмыкается, и себя — за это чувство брезгливости, за то, что хорошо понимала Рона. Я лежала на постели, ненавидя всех нас, и слушала, как она плачет. Всю последнюю неделю она только этим и занималась. «Двадцать семь синонимов слова „слезы“».

Леонард Коэн вопрошал, слышала ли она, как поет ее хозяин. Невыносимый вопрос повторялся снова и снова. Хотелось запечатать себя, пока еще оставалось что-то, что я не отдала Клэр. Надо отступить назад, иначе меня разорвет, как шарф, попавший в дверцу автомобиля.

До чего я презирала ее слабость! Она вызывала отвращение, как и предсказывала мать. Я бы боролась, но Клэр не могла за себя постоять, а я не могла спасти нас обеих. На столе стояла фотография того лета: счастливая Астрид с радужной форелью. Рон вставил ее в рамочку. Надо было сразу понять, что долго счастье не продлится. Ничто не длится долго. Никак не усвою эту истину! «Пакуй чемоданы», — сказала мать. А ведь остается всего год в школе, и впереди уже маячит колледж…