Белый олеандр

Загудел клаксон, мужской голос крикнул: «Эй, детка!» Ничего, все равно машинам нельзя останавливаться на мосту. Я думала, может ли Клер сейчас быть здесь, видеть меня. Мне хотелось, чтобы она тоже увидела цаплю, илистое дно реки.

Все вокруг излучало тихую красоту, и хотя я не заслужила этого, но как было не подставить лицо последним золотым лучам?

На следующее утро Рина разбудила нас еще до рассвета. Мне снилось кораблекрушение в Северной Атлантике, борт шлюпки выскользнул из рук, и я открыла глаза в нашей с Ивонной комнате. Было еще темно и очень холодно. Как на дне.

— Пролетарии всех стран, подъем! — дымом своей черной сигареты Рина прогнала наши сны. — Вам нечего терять, кроме кредитной карточки, «Хэппи Мил» и «Котекса» с крылышками!

Ивонна со стоном заворочалась на соседней кровати, подняла с пола тапочек и лениво швырнула в Рину.

— Долбаный четверг!

Повернувшись друг к другу спинами, мы оделись. Ее тяжелые груди, налитые бедра были поразительно красивы. В холодной полутьме проглядывали линии Матисса, Ренуара. Ивонна была не старше меня, но по сравнению с ней я казалась ребенком.

— Надо сдать эту шлюху в иммиграционную службу. Пусть катится обратно в Россию. — Ивонна порылась в куче одежды, вытащила водолазку, понюхала, отшвырнула. Я побрела по коридору умываться, и когда вышла, она уже копошилась на кухне — лила кипяток в помятый термос, горстями совала в пакет соленое печенье.

В промозглой темноте фургончик светился почти потусторонней белизной, стрелял выхлопами, поднимавшимися таинственной дымкой над серой грязью у крыльца. На большом водительском сиденье Рина Грушенка курила свое черное «Собрание» с золотым ободком и прихлебывала кофе из треснувшей кружки с портретом Уинчелла. Играла кассета «Роллинг Стоунз», ее острые каблуки отбивали ритм.

Мы с Ивонной залезли в фургончик. В машине было темно, пахло отсыревшими ковриками. Ники вскарабкалась на переднее сиденье, Рина захлопнула дверь-купе.

— Найдите пачку, не раздавите!

Ники зажгла «Мальборо», откашлялась и сплюнула в окно.

— Я бросила курить из-за ребенка, но какая, на фиг, разница, — пожаловалась Ивонна.

Рина нашла пачку, и мы двинулись вверх по тихой Риппл-стрит. Светили оранжевые фонари, у пекарни Долли Мэдисон пахло ванилью и карамелью. Поднимаясь на шоссе, мы слышали грохот грузовиков на погрузочной станции. Сзади раздался низкий гудок, Рина взбила спутанные черные волосы. Даже в такую рань четыре верхние пуговицы на блузке были расстегнуты, пятая трещала под натиском лифчика с поролоновыми вставками. Низким альтом она подпевала кассете — о том, как одни девушки приносят тебе брильянты, другие — «кадиллаки», очень умело копируя Джаггера.

У моста Флетчер мы повернули, проехали ремонтную мастерскую и Стар-Стрип. Фургончик дребезжал в промозглой темноте, как мешок с жестяными банками. Спустившись под пятое шоссе, мы пересекли Риверсайд-Драйв, пахнущий гамбургерами из «Рикс». Еще раз повернули налево у кофейни «Астро». Автостоянка рядом с ней была наполовину занята полицейскими машинами. Проезжая мимо, Рина три раза сплюнула в окно.

Фургончик стал подниматься по узкой улочке. Дома на крутом склоне жались стена к стене, иногда попадались только что оштукатуренные двухквартирники, иногда просто неописуемые коробки, иногда старые жилища в испанском стиле. Лестницы для подъема на холм, навесы для автомобилей. Я присела за передними сиденьями, чтобы заглянуть вперед. Отсюда открывался вид на всю речную долину — фары машин на втором и пятом шоссе, сонные холмы Глассел-парка и Элизиен-парк-хайтс в тусклых точках фонарей. Незастроенные участки, поросшие фенхелем, лакричником и папоротником, густо пахнущие в сырой утренней темноте. Травяной аромат смешивался с запахом отсыревших сидений фургончика, сигаретным дымом и перегаром. Рина выстрелила сигаретой в окно.

Ивонна включила лампочку над головой и принялась перелистывать разбухший от сырости «Севентин». Блондинка на обложке весело улыбалась, хотя была явно испугана объективом. Я заглянула в журнал через плечо Ивонны. Откуда только берутся эти счастливые подростки без единого прыща? Ивонна замерла над страницей, где парень и девушка скакали по пляжу на толстой лошади.

— Ты когда-нибудь ездила верхом?

— Нет. Один раз была на скачках. — Гордость Медеи пять к одному, широкая ладонь Барри на талии матери. — А ты?

— Я каталась на пони в Гриффит-парке.

— Вон там, — показала Рина.

Рядом с мусорным контейнером у серого каменного дома лежали раздувшиеся черные пакеты. Рина остановила фургон, Ники выпрыгнула, ткнула в одну из них складной ножик.

— Шмотки.

Они с Ивонной стали передавать мне пакеты через задние дверцы фургончика. Сумки были тяжелей, чем я думала, словно у каждого на дне лежал кирпич. Ивонна легко поднимала их, она была сильная, как мужчина. Ники взмахивала пакетами с раскачкой, отработанным движением.

— Как я устала, — сказала Ивонна, когда мы тронулись с места. — Ненавижу эту жизнь.