Белый олеандр

— Эй, — окликнула Рина, когда я выбралась из фургона. Перегнувшись через Ники, она протянула мне пару сложенных банкнот. — Деньги правят миром.

— Спасибо. — Засовывая их в карман, я вспомнила Амелию.

Ники скривила губы, глядя, как школьники торопливо курят, прикидывая время до звонка.

— Школа — сплошной отстой. Хочешь, пошли ее подальше, Рина ничего не скажет.

— Мне всего один семестр остался. — Я пожала плечами. На самом деле я просто боялась еще что-то в жизни потерять.

24

Я подскочила и села на кровати. Час ночи, вата в ушах. Наверху в гостиной у Рины с ее товарищами шла вечеринка, сейчас они завыли под старую запись «Who», включенную так громко, что я чувствовала каждую ноту по вздрагиванию пола. Поэтому Рине и нравилось здесь, среди снабженческих контор, булочных и промышленных складов — шуми, сколько хочешь. Вся жизнь на Риппл-стрит была сплошной рок-н-ролл. Ники пела в трех разных группах, у Рины была коллекция хитов семидесятых, впервые услышанных ею со старых пленок на черном рынке Магнитогорска. Я старалась вспомнить мелодии Дебюсси, Майлза Дэвиса, переливы гамелана, но басы «Who» начисто выбивали их из головы.

Для меня рок был просто еще одним видом безликого секса в мире мужчин, секса за бетонной стеной общественного туалета. Дайте мне гармонии Сати, нежные, как свет на стогах Моне, голос бразилианки Аструд, похожий на линии Матисса. Дайте мне лечь с Матиссом в облупившейся комнатке на юге Франции под нежный говорок белых голубей с пушистыми лапками, под мягкое хлопанье их крыльев. Совсем чуть-чуть, Анри, недолго, пока не придет Пикассо в своих грубых деревянных ботинках. Надо пользоваться его отсутствием.

Как мне не хватало красоты. Россыпей звезд в ночах Тухунги, нежной шеи Клер, склонившейся над моей тетрадкой с уроками, матери, плавающей под водой в бассейне, музыки ее слов. Все ушло. Вот моя жизнь, ничего другого не остается. «Одиночество — нормальное состояние человека. Научись мириться с ним».

Кровать Ивонны у другой стены пустовала, в одиннадцать она пошла на вечеринку куда-то через мост. Я включила лампу и стала рисовать. Провела темно-синюю линию по фиолетовой бумаге, начала растушевывать ее серебром. Это лодка, каноэ из черного дерева, стоящее безлунной ночью на морском берегу. Там нет ни людей, ни весел, ни парусов. Мне представлялось бессолнечное море Кублай-хана, викинги матери, сталкивающие в воду лодки с мертвецами.

Я подышала на ладони, потерла их друг о друга. Отопление не работало, Рина так и не собралась его починить. Мы постоянно ходили в свитерах.

— Мерзнете? — удивлялась она. — В Калифорнии? Не смешите меня.

Они не чувствовали холода, крича и прыгая под «The Who», то и дело наливая друг другу бренди и какой-то русский напиток, водку с металлическим запахом и привкусом гвоздей.

Тесная, загроможденная вещами комната походила на склад благотворительного общества. Интересно, что сказала бы мать, увидев, кем стала ее маленькая художница? Просто частью Рининого секонд-хенда. Хотите эту лампу на стеклянной подставке? Назовите цену. Как насчет портрета краснощекой крестьянки в оранжевом платке? Масло, между прочим. Для вас — десять долларов. Букет искусственных цветов с каплями-бусинами? Позовите Рину, отдаст за семь пятьдесят. Есть пушистый восточный ковер, дубовый столик, чуть-чуть кривой, пять разных стульев к нему, — только для вас, только сегодня. Столовый набор с огромной салатницей, полная энциклопедия «Британика» шестьдесят второго года. Еще у нас есть три грязно-белых кота, повсюду кошачья шерсть, запах мочи по всему дому. И кроме всего этого, старый музыкальный центр в вишневом шкафу вместе со стопками кассет семидесятых годов — выше платформ на ботинках Боуи.

А наша одежда, мама, как она тебе нравится? Яркие полиэстеровые топики, фиолетовые обтягивающие штаны, желтые блузки на молнии. Вещи кочуют из шкафа в шкаф, пока не надоедают всем, тогда мы продаем их и покупаем что-нибудь другое. Ты не узнала бы девушку, которой я стала. Волосы отрастают, я нашла пару темных очков а-ля Джеки Онассис, и ношу их почти не снимая.

Прежней моей одежды уже нет, этих шмоток богатой сироты из «Фред Сегал» и нью-йоркского «Барни'з». Рина заставила меня их продать. Ты бы это одобрила, я уверена. Когда мы разгружались в субботу на стоянке у «Наталиа'з нейлз», я увидела, расставляя кофейные кружки, как Рина достает из черных мешков для мусора мои вещи. Французский синий твидовый жакет, платье на бретельках от Бетси Джонсон, пижаму как у Мирны Лой. Рина спокойно вешала их на плечики вертящейся стойки. Я сорвала их оттуда и встала, дрожа, перед ней. Она рылась в моем шкафу, в моих ящиках!

— Это мои вещи.

Не обращая на меня внимания, она достала длинную розово-серую юбку, зацепила петельки за вешалку.