Белый олеандр

Достав таблицу нумерологии, Клер рассчитала мое число. Пятьдесят, то же, что тридцать два. Это значило, что я обладаю способностью вести за собой людей. У самой Клер было тридцать шесть, то же, что двадцать семь, «Скипетр». Число отваги, силы и власти. До замужества у нее было двадцать два, то есть четыре. Очень плохое число. «Вот видишь, Рон спас мне жизнь», — смеялась она, но в голосе слышалась тревога.

Я не представляла в себе не только способности вести за собой людей, но и желания ею обладать. «Правда, если Клер так спокойнее, какая разница?» — думала я. Иногда она затевала разные проекты для повышения «благоприятного ци». Однажды мы купили несколько квадратных зеркал, я залезла на крышу и укрепила их на красной черепице лицом к дому миссис Кромак, «чтобы ее дурное ци вернулось обратно к этой старой кошелке».

Над дорожкой к дому была сетка, увитая розами, и Клер не нравились люди, не прошедшие через нее. Только доброта и любовь могут пройти сквозь арку с розами, говорила она. Тех, кто приходил через заднюю дверь, она побаивалась. Не разрешала мне носить черное. «Черный — цвет Сатурна, — говорила Клер, — а он не благоприятствует детям».

Сняв ожерелье, я положила его обратно в коробочку под платками в верхнем левом ящике. Почти все свои драгоценности Клер держала в морозильной камере, чтобы воры их не нашли. Но жемчуг нельзя замораживать, он должен оставаться в тепле.

В двух правых ящиках было шелковое белье светлых пастельных тонов — устрично-розовое, снежно-голубое, цвета шампанского. Ночные рубашки и комбинации, комплекты бюстгальтеров и трусиков, между аккуратными стопочками проложены саше. Под ними стопочки футболок и маек, белых и разноцветных — цвета морской волны, розовато-лиловых, серо-коричневых. Слева шорты и кофточки. Внизу шали. Зимняя одежда, убранная в специальные сумки на молнии, лежала на нижней полке в шкафу.

Этот дух гармонии и порядка, особые ритуалы, правила и календари были из тех свойств, которые больше всего мне нравились в Клер. Она знала, когда нужно убирать зимнюю одежду, знала множество маленьких женских секретов, умела хранить белье, понимала, какая вещь к чему идет. Я восхищалась этим тончайшим инстинктом, загадочным и прекрасным. Клер выбросила мои дырявые причиндалы, купленные еще Старр, и подобрала мне новые. Вместе с пожилой продавщицей они оценивали, как сидят бюстгальтеры. Мне нравились кружевные и атласные, черные и изумрудно-зеленые, но Клер мягко отказалась их покупать. Представляя себя дочкой Клер, я немного поныла, прежде чем сдаться.

Клер сделала новые фотографии, актерское портфолио. Чтобы забрать их, мы поехали в Голливуд, в студию на Кахуэнга. На снимках у нее было совсем другое лицо, чем в жизни, — сосредоточенное, вдохновенное. В жизни она была робкая, мечтательная и рассеянная, вечно в неловких и странных позах, как женщины Пикассо. Пожилой фотограф с полуприкрытыми глазами считал, что мне тоже стоит сделать комплект фотографий.

— Из нее получилась бы манекенщица, — сказал он Клер. — Я видел некоторых с гораздо худшими данными.

Клер улыбнулась, погладила меня по голове.

— Хочешь?

— Нет, — едва слышно сказала я, чтобы фотограф не услышал.

— Мы подумаем, — сказала ему Клер.

По дороге к машине сквозь серую, как голубиное крыло, послеполуденную жару мы наткнулись на бродягу с грязными патлами и пристегнутой к груди армейской сумкой. Он просил мелочь у прохожих. Люди отодвигали плечами его протянутый бумажный стаканчик, спешили перейти улицу. Бродяге не хватало наглости для такого заработка. Я вспомнила, как попрошайничала на стоянке у винного магазина, но это было совсем другое. Мне было всего пятнадцать, я не алкоголичка, не наркоманка. Этот человек сам до такого дошел.

— Пожалуйста, — приговаривал он, — выручите монеткой.

Я хотела побыстрее перейти дорогу и избавиться от этого пугала в человеческом обличье, но Клер внимательно смотрела на него. Она не умела пропускать просьбы мимо ушей.

— Не дадите немного мелочи? За любую помощь буду благодарен.

Зажегся зеленый свет, но Клер не обращала внимания. Порывшись в сумочке, она достала кошелек и высыпала мелочь. Она не знала уличных попрошаек, — стоит показать хоть малейший проблеск доброты, вцепятся, как репьи. Клер видела только, что он худ, что он хромает, наверно, его сбила машина, когда он просил денег на этом переходе. Моя мать на ее месте столкнула бы его под первый проезжающий автобус, но Клер жалела таких. Верила в родство человеческих душ.

— Леди, вы настоящий человек. — Бродяга сунул деньги в карман. — Почти никто не смотрит тебе в глаза, когда скатываешься до такого. — Он укоризненно взглянул на меня. — Мне не так важны деньги, как человеческий взгляд, понимаете?

— Понимаю, — сказала Клер своим мелодичным голосом. В нем была прохлада свежей воды, ласка утешающих рук.

— Всю жизнь я честно работал, а потом надорвал себе спину. Понимаете? Никогда я не пил на работе. Никогда.

— Конечно, я верю.