Белый Орден или Новые приключения Ариэля

Мне нечего было противопоставить его дьявольской логике, хотя я ни на секунду не усомнился в том, что его логика — дьявольская. Нет и не может быть такой истины во имя которой можно сжигать на кострах ни в чём не повинных людей, но он говорил, что есть такая истина, и я ничего не мог ему доказать. Моя вера в Христа, как в единственный духовный ориентир, никогда не казалась мне абстрактной, и я никогда не считал, что блуждаю впотьмах, но ведь мы и правда очень часто не знаем, в чём Божия воля, а доминиканец знал это всегда, и возразить на это было трудно. Когда он начал излагать мне свою правду, то весь изменился, теперь это был уже не добродушный «друг детей», а пламенный проповедник, его глаза горели, он весь дышал такой искренностью, в которой невозможно было усомниться. И я не сомневался в том, что передо мной глубоко убеждённый, по-настоящему верующий человек. Это не был ни садист, ни мошенник, ни человек, который лишь прикрывается высокими словами. Но огонь в его глазах был каким-то нечеловеческим. Мне показалось, что это дьявольский огонь. Но если бы я сказал ему о том, что в нём сидит дьявол, он бы просто ответил, что дьявол на самом деле сидит во мне — это не разговор.

Я молчал, чувствуя свою беспомощность, и боль от пытки тут же вернулась с удвоенной силой, теперь я был близок к обмороку. Доминиканец тоже молчал и выглядел, как выжатый лимон. Наконец он заговорил:

— Ты, кажется, переоценил свои силы. Тебе плохо. Напрягись, и выслушай последнее, что я хочу тебе сообщить. Сегодня меня прорвало, я сказал много такого, о чём не должен был говорить. Так хочется открыть свою душу, и так трудно найти того, перед кем её можно открыть, а ты сразу вызвал у меня уважение. Но моя откровенность — вещь опасная. Мне она ничего не будет стоить, а вот тебя она поставила в положение крайне ограниченного выбора. У тебя теперь только два варианта. Первый — ты даёшь те показания, которые мне нужны, и я сразу же отправлю тебя в монастырь на покаяние. Через год ты вступишь в Орден святого Доминика, и мы будем вместе служить римскому папе. Доминиканцы — псы Господни, самые верные слуги Христовы. Я предлагаю тебе большую честь. Второй вариант. Ты отказываешься от предложенной чести и сразу же идёшь на костёр. Пытать я тебя больше не буду, по отношению к такому человеку, как ты, это просто глупо. Итак, или ты становишься моим соратником, или горсткой пепла. На размышления даю неделю.

В камере меня сразу охватила такая боль, которая не позволяла ни о чём думать. Я провалялся на спине в бредовом, полубессознательном состоянии сутки, потом боль стала не такой ужасающей, я сел и попытался думать, но это у меня плохо получалось. Предложенный инквизитором выбор меня совершенно не занимал, я сразу выбрал костёр и больше к этому вопросу не возвращался, но даже на пороге смерти я всё пытался понять этого человека, в котором искренняя религиозность сочеталась с таким дьявольским презрением к людям. Ещё через сутки боль стала умеренной, и я решил поговорить с Арманом.

— Папизм — штука очень примитивная, там нет никакой глубины, — немного лениво начал мой собеседник. — Папизм — религия человекобожия. Они поставили на место Бога человека и поклоняются теперь только человеку, при этом думают, что сохраняют верность Богу. Когда-нибудь они вообще отбросят Бога, останется только человек, который к тому времени превратится в скотину. Этой скотине они и будут поклоняться. Папизм — путь к безбожию. Вот и всё.

— Но как быть с утверждением о том, что через папу они узнают волю Христа?

— Это вопрос о критериях истины. Постановка вопроса правомерна, но ответ папистов в лучшем случае глуп, а то и безумен. Полагать критерием истины то, что взбредёт в голову одному единственному человеку, видеть в этом человеке оракула, устами которого глаголет Бог — это безумие. Церковь учит нас, что полноту истины содержит только полнота церковная, но выслушать всю Церковь невозможно, особенно если учесть, что множество членов Церкви уже находятся в мире ином. Вот они и говорят: остаётся только слушать, что скажет папа. Но Церкви известен куда более надёжный способ преодолеть это затруднение. Это собор. Решения собора, а вовсе не голос папы, являются для нас критерием истины. Собор — своего рода модель церковной полноты. Решения собора и являются для христиан голосом Божиим.

— Но если мне надо решить вопрос, связанный с моей личной судьбой? Собор по этому поводу точно не соберут. Доминиканец может задать вопрос папе и принять его ответ, как Божью волю, а мне-то что делать?