Белый отель

Серебрякова предупредила, чтобы он не пил слишком много. Завтра утром репетиция, на его пении могут сказаться последствия сегодняшних излишеств. «Он опьянеет даже от молока», — доверительно сообщила она Лизе, не обращая внимания на его протестующие возгласы. Ерунда, уверял Виктор, он ни разу в жизни не напился. Вера молча закатила глаза. «Ты права», — вздохнул он, отодвинув подальше полупустой бокал; Серебрякова одобрительно похлопала его по руке. В ответ он стал поглаживать ее ладонь Они нежно улыбались, не отрывая глаз друг от друга. Лиза уже решила, что между ними существует интимная связь. Сначала она подумала, что их связывает просто дружба, товарищеские отношения людей, проработавших много лет в одном театре, а теперь оказавшихся вместе на чужбине. Казалось совершенно естественным, что, когда они переговаривались, подбирая подходящую фразу на итальянском, называли друг друга на «ты». Но позже, глядя на подвыпившего Виктора, она поняла, что они любовники. Лизу немного шокировало, что Серебрякова с ее безупречными чертами, овальным личиком, продолговатыми зелеными глазами и длинными светлыми волосами (серебристыми, как и ее фамилия), выбрала себе такого непрезентабельного мужчину намного старше ее. Воистину, вкусы у всех разные. Маленькое открытие по непонятной причине расстроило ее. Дело не в ханжеской морали, хотя она знала, что у Серебряковой есть муж, и ее партнер тоже явно не был холостяком. Возможно, ее неприятно поразило то, что они даже не пытались скрыть свою связь. Например, пожелав доброй ночи сеньору Фонтини и зайдя в лифт, Вера закрыла глаза и положила голову на плечо Виктора; только неудобная повязка на руке помешала теснее прижаться к нему. Беренштейн обнял ее за талию и стал гладить волосы. Когда они вышли на втором этаже и попрощались с фрау Эрдман, он и не подумал убрать руку.

Здесь, в просторном номере, окруженная тишиной и нелепыми цветами, Лиза остро ощутила свое одиночество и ненужность. Перед тем как лечь, обнаружила на лице новую морщинку. Лиза рано проснулась и спустилась в ресторан задолго до того, как начали разносить завтраки. Она допивала последнюю чашку кофе, и тут показались Виктор и Вера. Вместе.

Когда объявился сеньор Фонтини, чтобы отвезти ее в оперу, они спустились в вестибюль, и он указал на горку чемоданов и шляпных коробок. «Это все дивы», — сообщил он. — «Видите, она путешествует налегке!» Серебрякова уезжала днем, сразу после репетиции. Она очень просила Лизу разрешить ей послушать ее пение. Лиза, слегка задыхаясь от нервного напряжения, молча улыбнулась, оценив деланно бесстрастный тон итальянца. Снаружи ее согрели теплые лучи весеннего солнца, потом она оказалась в прохладной кабине автомобиля, который доставит ее к зданию оперы, за два квартала от гостиницы. Она забыла первые фразы арии Татьяны, пришлось заглянуть в партитуру.

В артистической уборной тоже стояли цветы. Ее увлекли дальше, в примерочную, где в течение часа пытались подогнать под размеры костюма Веры, — так ей показалось. Лизу, не привыкшую, чтобы с ней обращались, как со звездой, все это так ошеломило, что она не проронила ни слова, пока ее дергали и теребили, словно пчелиную матку. Дивные платья придется укоротить, а в некоторых местах — удлинить. Потом ее утащили в гримерную, чтобы скрыть морщинки и создать впечатление гладкой девичьей кожи, а тем временем женщины из примерочной быстро подшивали наряды. В нее запихнули кофе; ее запихнули в платье. Им не нравились ее длинные, немного тусклые, начинающие седеть волосы. Совсем не нравились. Вечером ей выберут парик. Озабоченные охи дам вызвало ее слегка блестевшее от пота лицо. Лиза смущенно призналась, что у нее жирноватая кожа, и такое случается, особенно когда она нервничает.

И вот она на сцене. Ее приветствовали аплодисментами музыканты оркестра, хор, зеваки, несколько зрителей в партере (включая Серебрякову). Ленский, красивый молодой итальянец, осужденный в очередной раз пасть на дуэли от пули Онегина, поцеловал ей руку; так же поступил бородатый румын средних лет (придурковатый старый князь, муж Татьяны в последнем акте). Сеньор Фонтини представил ее тощему, язвительному и строгому дирижеру, знаменитому своим необычайным талантом и энергией, — человеку, перед которым Лиза почтительно преклонялась. Ему было уже за шестьдесят; всем своим видом он словно говорил: «Почему мне приходится мучиться с калеками и старухами?». Он произнес несколько лаконичных советов, почему-то на ломаном немецком языке. Лиза подошла к оркестровой яме, обменялась рукопожатием с концертмейстером. Онегин широко улыбнулся ей. Лиза кивком показала, что готова. Все, за исключением сестры Татьяны, Ольги, и мадам Лариной, поспешно ушли со сцены. Дирижер поднял палочку.