Белый шаман

– Ты не трясись, если решил стать мужчиной! Не обращай внимания на мою старуху. И чего она так испугалась? Я думал, что Екки уже давно забыла, какая разница между мужчиной и женщиной. – Игриво бочком придвинулся к жене, толкнул плечом. – Неужели помнишь, старая? Сколько это мы детей с тобой нашли вот здесь. – Он ворохнул шкуру в углу полога. – Ах, хорошо было искать их во тьме. Ты красивая была у меня, Екки, и добрая. Особенно когда мы искали детей. Только найдём одного, через год уже другой отыскался…

Екки было замахнулась, чтобы огреть старика торбасом, подвешенным для просушки, однако опустила руку, заулыбалась, отчего лицо её как подменили, и можно было поверить, что она и вправду была когда-то красивой.

– Ну вот, всё вспомнила, моя Екки, повесь торбас на место. – Кукэну осторожно дотронулся до растрёпанной головы Гатле. – Не такие уж у тебя косы, чтобы жалеть их. Мужчина есть мужчина, и настоящих кос ему не надо. Зато дано кое-что другое. – Он шутливо шарахнулся от старухи, как бы предполагая, что она опять вознамерится чем-нибудь огреть его. – Я говорю, что мужчине надо иметь, к примеру, усы! А ты про что подумала, моя Екки? Подай ножницы, пусть Гатле станет мужчиной! Мы ещё до восхождения солнца женим его.

Гатле не знал, куда деваться от смущения, и это лишь распаляло старого шутника.

– Если ты не знаешь, что делает мужчина с молодой женой, когда они остаются в пологе одни… я тебе объясню. Я помню ещё многое! Сам ещё, пожалуй, женился бы на молодой, да боюсь, Екки убьёт и меня и молодую жену…

На сей раз старуха ударила торбасом по лысине Кукэну. Изобразив на лице страдание, тот притворно вздохнул:

– Вот так и отшибёт старуха мне память, чтобы забыл, что я как-никак ещё мужчина. – Повернулся к жене с притворно свирепым видом. – Подай ножницы!

Кукэну сам потянулся за мешочком из оленьих камусов, в котором хранились иголки, напёрстки, нитки из жил, кусочки шкур. Старуха попыталась вырвать мешочек.

– Ты что надумал, плешивая кочка? Ты хочешь опозорить наш очаг? Ты хочешь навлечь на себя гнев главных людей тундры?

Виноватая улыбка блуждала по лицу Гатле. Ему очень хотелось сказать, что старуха Екки права, но он молчал, в душе надеясь, что хозяйка яранги не позволит остричь его.

– Послушай меня, Екки, – мягко попросил Пойгин, протягивая старухе трубку, – видела ли когда-нибудь ты покровительницу Ивмэнтуна – вонючую, горбатую росомаху?

Старуха отодвинулась в угол, не приняв трубку:

– Почему напомнил о ней?

– Потому что она преследует Гатле. Ну, если не сама росомаха, то страх в её облике… Ему надо изгнать из себя страх. Но для этого он должен стать тем, кем родился. Дай мне ножницы. Я обрежу ему косы сам. Я мог бы это сделать не в твоём очаге, прямо под открытым небом, да вот не хочу, чтобы видела луна…

Екки наконец приняла трубку, несколько раз затянулась.

– Нет, под луной не надо, – наконец сказала она твёрдо и спокойно. – Обрезай ему косы здесь. Только их потом следует сжечь. Нельзя, чтобы хоть один волосок попал чёрному шаману…

– Зачем сжигать?! – вскричал Кукэну, схватив по-тресканную фарфоровую чашечку, аккуратно опутанную оплёткой из медной проволоки. – Посмотрите, какую оплётку я умею делать. Оплету себе голову, а волосы Гатле закреплю на своей плеши. Не женские, конечно, посеку их ножницами под мужские…

Шутил Кукэну, а сам на Гатле поглядывал: не оживёт ли его лицо, покрытое смертельной бледностью? Но Гатле был глух к его шуткам, казалось, что он готов броситься прочь из полога.

– Подай мне ножницы сам, – сказал Пойгин Гатле, стараясь взглядом, голосом, всем своим видом внушить ему решимость.

Кукэну положил Гатле на колени мешочек с принадлежностями для шитья, в котором находились и ножницы, и лукаво спросил:

– Ну, что же ты такой недогадливый? Неужели не понимаешь, зачем я тебе положил на колени этот мешок?

– Дайте трубку, – наконец промолвил Гатле, выходя из оцепенения.

Хозяева яранги и Пойгин принялись поспешно раскуривать трубки. Гатле сначала принял трубку Пойгина, глубоко затянулся, потом сделал по затяжке из трубок Кукэну и Екки и опять вернулся к трубке Пойгина, всё так и не решаясь вытащить ножницы.

– Скоро ты поймёшь, что испытывает мужчина, когда от него пятится росомаха, – сказал Пойгин, пристально наблюдая за лицом Гатле. – Я вижу тебя идущим по тундре в облике мужчины и говорю: это диво просто, как к лицу ему мужская одежда! Я вижу, как идёшь ты в сторону солнечного восхода и росомаха пятится от тебя…

Гатле медленно засунул руку в мешочек, нащупал ножницы и с отчаянной решимостью вытащил их.

– Может, потушить светильник? – спросила Екки, и сама между тем поправила пламя, чтобы стало светлей.

– Нет, пусть горит! – почти выкрикнул Гатле и, отдав ножницы Пойгину, нагнулся так, будто не косы предстояло ему потерять, а голову.

– Екки, расплети ему косы, – попросил Пойгин. Старуха помедлила, затем вытерла руки об один из торбасов, висевших для просушки, и принялась расплетать косы Гатле. Кукэну хотел было разразиться очередной шуткой, но не решился, потому что сам испытал что-то похожее на смятение.