Белый шаман

А тучи, беременные снегом, почти касались тундры тяжёлыми животами. Казалось, что зима, прежде чем разразиться вьюгой на земле, оглядывала её сверху, неумолимая и мстительная, не в силах простить всему живому, что оно так радовалось быстротечному лету. Никто и ничто не уйдёт от наказания: ни эти два лебедя, ни евражка, какой бы глубокой его нора ни была, ни листочек, который всё ещё держится на ветке тальника. Плыли тучи, таившие горе всему живому, давили на землю, и от этого было трудно дышать.

Пойгину казалось, что всё это происходит не только над его головой, но и в нём самом. Тучи его скорби тоже несли в себе горе, давили на сердце, и торопливые птицы его мыслей о том, что беду надо перенести достойно, тяжко пробивали себе путь, и было мало надежды, что они достигнут ясного неба благоразумия…

А тут ещё обречённые лебеди всё маячат и маячат перед глазами. Открытой воды осталось совсем мало. Один из лебедей, тот, который, видимо, был не ранен, разбивал лёд крыльями. Не выдержал Пойгин, пополз к полынье, надеясь разбить её закрайки, – лёд затрещал, и Пойгин едва успел отпрянуть от образовавшейся новой полыньи. Помочь несчастным птицам он оказался не в силах… Долго Пойгин оглядывался на озеро, уходя всё дальше в тундру, и видел, как отчаянно взмахивает лебедь крыльями, разбивая лёд. На это было невыносимо смотреть, и Пойгин почти побежал от озера по чёрной тундре. Скоро, совсем скоро она станет белой. Но Пойгину не хотелось, чтобы она становилась белой, как не хотелось тому лебедю, чтобы замёрзло озеро. Эти пожухлые, поржавевшие травы на кочках видели солнце, которое видела Кайти, они были свидетелями того, как она дышала, ходила, разговаривала, жила. Когда здесь выпадет снег – исчезнут и травы. Снег этого тяжёлого для Пойгина года скроет что-то такое, что навсегда ушло с Кайти. Это будет первый снег его настоящей, лютой зимы…

Хлёстко ударили по лицу первые хлопья влажного снега. Чёрная тундра на глазах становилась белой. Уходят, уходят под снег травы, которые могла последний раз в жизни видеть Кайти. Начинается первая настоящая зима в жизни Пойгина – зима его жизни. Как жаль, что она не началась тихим, спокойным морозом. Бывает же часто: снега ещё нет, а вся тундра седая от инея. А нынче озёра и реки уже почти покрылись льдом, но пришла оттепель, и оттаяла тундра. Теперь покрывает её мокрый, тяжёлый снег. И тело Кайти – там, высоко в горах, покрывает мокрый снег. Обвальный, косой нахлёст снега толкает Пойгина в спину, как раз в ту сторону, где тянется гряда прибрежных гор. Ещё совсем недавно маячили вдали их белые вершины, а теперь всё скрылось – ни гор, ни моря, ни тундры…

Подталкиваемый в спину бешеным снежным нахлёстом, Пойгин почти бежал в сторону гор, чувствуя, как всё, что происходило внутри его, вдруг тоже подчинилось безумству внешнего мира, а птицы благоразумных мыслей обломали себе крылья, и ничто теперь не удержит его от отчаяния. Какое-то время, пока Пойгин ещё не чувствовал, что выбивается из сил, он сравнивал себя с этой закипевшей снежной бурей: вот сейчас он домчится вместе со снежной лавиной до гор и разломает, сокрушит весь хребет, оставит лишь одну-единственную гору, на которой покоится тело Кайти. А тот перевал, где ранила Кайти подлая росомаха с ликом Аляека, он сокрушит и разотрёт в песок и пустит его по ветру, который послало море. И пусть Скверный, так жестоко оскорбивший род человеческий, – сколь бы глубоко под землёй он ни таился, какой бы всесильный Ивмэнтун его ни охранял, – пусть он почувствует, как летит этот песок прямо ему в глаза, в горло, в подлую душу его!

…Но вот Пойгин почувствовал, что ему не хватает дыхания и ноги его подгибаются. Представился где-то совсем рядом къочатко, о котором рассказывала Кайти… Ревёт къочатко, широко раздирая пасть, и вторит ему своими воплями Древовтыкающая женщина. Это она, похитительница сына солнца, вскормила собственной грудью къочатко. Она боится возмездия и потому втыкает в каждый свой след дерево, чтобы никто не смог её выследить. Однако Пойгин её выследит и настигнет! И пусть къочатко не пытается пересечь его путь. Вот он ревёт где-то совсем уже рядом. Где он? Где?! Пойгин схватит его за горло и задушит собственными руками…

Бушует вьюга. Вопит Древовтыкающая женщина. Ревёт къочатко. Сугробы всё глубже, вот они уже по колено. Пойгин спотыкается и падает в снег. Под ним не сугроб, под ним сам къочатко. Так ему кажется. Ревёт къочатко, подминает Пойгина под себя. Но Пойгин выворачивается и душит, душит, душит ревуна…

…Пойгина нашёл Тильмытиль, когда снежная буря уже утихла. Пойгин лежал под снегом, втянув руки через рукава, а голову через головной вырез кухлянки, как обычно делают чукчи, когда спят в снегу.

С трудом поднявшись из снежной берлоги, Пойгин какое-то время смотрел, часто мигая, на Тильмытиля, на его упряжку, наконец спросил обессиленным голосом:

– Сколько суток меня не было дома?

– Сегодня пошли четвёртые…

– Уезжай. Я не закончил моё пребывание на тропе волнения. Я попросил бы у тебя трубку… но нельзя…

– Ты болен. Ты можешь умереть.