– Это я знаю, – с самодовольной улыбкой ответил Пойгин. – Мне он о том не раз говорил. Рассказывал про племя людское – индейцы называются. Живут там, далеко, на Аляске, и ещё дальше…
Дверь отворилась, и на пороге появился Антон. Как много было связано в жизни Пойгина с этим человеком и с его отцом!
Увидев бубен, прислонённый к шкафу, Антон шутливо сказал по-чукотски:
– Я вижу, у нас сегодня в доме будет встреча восходящего солнца. Правда, над нашими горами его краешек покажется лишь через трое суток. Но если не терпится, можно уже сегодня как следует ударить в бубен.
Пойгин поднёс руки к глазам, растопырив пальцы. Большой палец левой руки загнул.
– Да, по моему счёту тоже так получается, – подтвердил он.
Зять Пойгина работал на полярной станции главным человеком по солнцу. Он следил за солнцем глазами каких-то диковинных железных коробок, что-то измерял, вычислял, записывал в толстые тетради. Потом писал про солнце учёные книги, ездил с ними в Москву.
Пойгин знает, что в тех краях, где Москва, солнце ведёт себя совсем по-другому, никогда не покидает земной мир на долгое время, половину года греет так тепло, что там растёт не только трава, но и огромные деревья. Всё это Пойгин видел собственными глазами, когда летал туда первый раз на самолёте. И что странно: чем выше там над землёй поднимается солнце – тем жарче становятся его лучи, А здесь оно совсем близко, до самой серёдки небесного купола никогда не поднимается, а греет намного слабее. Однако это, может быть, и лучше, хотя само по себе и непонятно.
В Москву первый раз Пойгин прилетел летом и попал в такую жару, что ему показалось: во вселенной что-то случилось, может, сместилась со своей твёрдой точки сама Элькэп-енэр, и как бы земной мир не заполыхал от пожара. Но Пойгину объяснили другие чукчи, прилетевшие вместе с ним, которые здесь бывали не однажды, что в этих местах летом всегда бывает именно так, нужно терпеть. А один мудрец из чукотских охотников даже пришёл к такому выводу: жара – это холод наоборот, кто может переносить холод, тот перенесёт и жару. И Пойгина настолько успокоили эти слова, что он и вправду стал свыкаться с жарой. Но всё-таки нет лучше места для жизни человека, чем его родная Чукотка, и жаль, что Москву построили не там.
* * *
…Антон взял бубен, но ударить в него не посмел, опять осторожно поставил его у шкафа.
– Знаешь, как бы я рад был послушать твой бубен, – сказал он Пойгину, усаживаясь рядом с Кэргыной на кровати.
Был он широкоплечим, очень похожим на отца, с такой же кудрявой рыжей бородой. А вот глаза у него, пожалуй, от матери. Удивительные глаза: когда смотришь в них, то приходят на память море, синее небо и лучистое, тёплое солнышко.
Пойгин долго смотрел на зятя и вдруг спросил:
– Что такое пи-ло-соф?
Антон изумлённо вскинул брови, посмотрел на Кэргыну.
– Я ему сказала, что ты его иногда так называешь, – призналась Кэргына.
Антон улыбнулся, но тут же посерьёзнел, сказал после некоторого молчания:
– Философ – это человек, умеющий думать о самом главном в жизни, он пытается понять, в чём смысл её, и даже кое-что в ней исправить.
Пойгин приподнялся, устремляя по-детски радостный взор на дочь:
– Что я тебе говорил? Антон не мог сказать обо мне иное.
– Это я тебе говорила.
– Ну ладно, пусть ты. Дайте-ка мне бубен. Хотя нет, я сам.
Пойгин встал и, поддёрнув кальсоны, довольно твёрдым шагом подошёл к бубну. Долго стоял в глубокой задумчивости, наконец сказал, горько улыбаясь:
– Нет, не могу, Линьлинь стоит перед глазами. Скорбно мне, очень скорбно.
– Ну что ж, тогда мы подождём, – сказал Антон с глубоким сочувствием. – Подождём. Хочешь, я тебе кино покажу о Линьлине? У меня есть…
– Да, да, я знаю, – сказал Пойгин, переводя взгляд на кинокамеру, висевшую на стене. – Но я не смогу пока что смотреть это кино, печаль не позволяет. Я лучше побуду один в думах о нём. Не обижайтесь. Я сейчас снова лягу на шкуру умки, буду вспоминать всю свою жизнь. Так надо…
– Когда же ты будешь есть? – досадливо спросила Кэргына.
– Когда захочу, тогда и поем. А сейчас принесите мне горячий чайник и уходите. Я буду долго идти по тропе воспоминаний. Да, да, мне надо ещё кое-что вспомнить такое, без чего невозможно уйти в Долину предков…
– Она ещё далеко, эта долина, – шутливо сказал Антон. – Ты нам нужен здесь…
– Подайте чайник чаю! – уже не попросил, а приказал Пойгин. – И никого ко мне не пускайте. Разве только Ятчоля. Я должен с ним ещё поспорить…
И Ятчоль, будто услышав слова Пойгина, оказался тут как тут.
– Я тебе большущий кусок нерпы принёс! – воскликнул он, распираемый чувством самодовольства. – Откуда-то уже весь посёлок знает, что я убил три огромные нерпы, а ты всего лишь одну, притом очень маленькую.
Пойгин тонко усмехнулся и весь подобрался, поудобнее усаживаясь на кровати, как бы всем своим видом говоря: «А ну, ну, мне-то как раз тебя и надо».
– Странно, – сказал он всё с той же тонкой усмешкой, – кто бы это мог такую весть по всему посёлку разнести? Ты человек нехвастливый, вряд ли бы стал о своей удаче и моей неудаче болтать…