Белый шаман

– Но ведь надо же действовать! Всем, кто спекулирует на смерти школьницы, надо заткнуть рот.

– Есть, есть и такие, которые спекулируют на этом горе. Но рот им не заткнёшь. Нам надо действовать по-другому…

– Пошлите меня в тундру. Я готов схватиться с кем угодно.

Журавлёв соскочил со стула, стремительный, нетерпеливый.

– Сядьте, Журавлёв! Что вы мечетесь! – прикрикнул Медведев.

– Извините, Артём Петрович. Учитель сел на стул, зябко поёжился.

– Если увезут ещё хоть одного ученика, я… я не знаю, что сделаю. – Встретившись со взглядом Медведева, тихо сказал: – Я так мечтал быть вам во всём помощником, когда там, в Хабаровске, вы внесли меня в свой заветный список. Теперь вот спорю. И так мне от этого тяжко, что хоть на луну вой…

– Оставьте это занятие, Саша, для полярных волков. И давайте делать всё возможное, чтобы чукчи вернули детей в школу. Добровольно, понимаешь?

Но не только Журавлёв боялся развала школы, кое-кто обеспокоился и в районном центре. На культбазу прибыла комиссия во главе с заведующим районо Игорем Семёновичем Величко. Кроме него, приехал работник райздрава Шульгин и заведующий факторией Чугунов. «Пусть едет, ему там рукой подать, всего двести километров», – пошутил председатель райисполкома.

Величко, молодой, но уже полнеющий человек с белозубой обаятельной улыбкой, производил впечатление добродушного малого; однако он изо всех сил старался показать свою твёрдость и принципиальность.

– Я к вам с полнейшей расположенностью, но я должен быть объективным. Истина дороже всего.

– Да, да, конечно, истина дороже всего, – соглашался Медведев.

– Из школы убыло семь учеников. Семь! – Величко потряс пятернёй одной руки, поднял два пальца второй. – У вас богатейшая культбаза. Таких на Чукотке пока всего три. Правительство не поскупилось ни на штаты, ни на оборудование…

– Да, это верно…

– Но у вас произошёл смертный случай! Испуганные чукчи забирают детей. Как я всё это должен квалифицировать при самом полнейшем расположении к вам?

Величко улыбнулся с искренним сочувствием, но тут же прогнал улыбку и как-то ещё более монументально утвердился в кресле за столом начальника культбазы.

– Мне вам пока нечего сказать. Не буду же я обращать ваше внимание на то, что жизнь есть жизнь, со всеми её противоречиями и сложностями. А здесь их хоть отбавляй. Мы не рассчитываем на дорогу гладкую, как скатерть. Думаю, что вы со мной согласны.

– Согласен, дорогой Артём Петрович. Я глубоко уважаю вас как учёного. Ваш букварь на чукотском языке не имеет цены.

– Несовершенный ещё букварь, очень несовершенный. Работаю над новым.

В кабинет вошёл Чугунов. Был он в прекраснейшем расположении духа, какой-то размашистый, экзотичный в своих меховых одеждах: унты из собачьей шкуры, меховые штаны, кухлянка, огромный волчий малахай.

– Удивительные детишки! Боролся сейчас с ними. Облепили, как муравьи. – Сняв малахай и кухлянку, Чугунов швырнул их в угол на стулья, уселся в кресло. – Порядок у тебя, Артём Петрович, отменный. В интернате чистота, в школе – как во дворце…

Величко сощурил большие, чуть навыкате глаза, изящным жестом мизинца сбил пепел с папиросы, спросил с лёгкой насмешкой:

– Часто ли вам, товарищ Чугунов, приходилось встречаться с просветительными учреждениями, так сказать, в деловом контакте?

– Ну и заноза ты, Игорь Семёнович. Понимаю, на что намекаешь. Работал завхозом в семилетке. Устраивает тебя?

– Солидно. Весьма солидно.

Величко расхохотался, да так добродушно, что и Чугунов не выдержал, рассмеялся в ответ.

– Вот это другой разговор, когда по-человечески… картина сразу, понимаешь ли, проясняется.

– Продолжим работу. Прошу вас, Степан Степанович, настроиться на подобающий лад. Вы член комиссии…

Чугунов посерьёзнел, подтянулся.

– Я не хотел бы акцентировать внимание на одном весьма щепетильном вопросе. – Величко полистал бумаги, что-то подчеркнул в одной из них, – Но всё-таки кое-что уточнить надо. Как вышло, что вы, Артём Петрович, отказались… м-м… похоронить школьницу?

Глаза Медведева набрякли тоскою и обидой. Долго сидел он молча, горестно-задумчивый, наглухо замкнутый в себя. Наконец ответил из какой-то непомерной дали глубокого отчуждения:

– Она похоронена. – Кем?

– Её отцом.

– Как похоронена?

– По чукотским обычаям.

– С шаманскими плясками?

– Шаманы на похоронах не пляшут.

– Извините, я не такой тонкий знаток чукотских обычаев, как вы. Однако не кажется ли вам, что вы совершили какую-то непростительную… – Величко поискал подходящее слово. – Непростительное…

– Преступление, – подсказал Артём Петрович.

– Зачем вы так… я говорю о недопонимании. Ну, могли же вы, с вашим знанием языка, с вашим подходом, убедить родителей… склонить, так сказать, к иной обрядности…

– Не мог! Не мог я мановением волшебной палочки заставить их принять иные обычаи, отказаться от своих, складывавшихся не один век…

– Не знаю, насколько всё это убедительно. Невольно приходит мысль, что вы пошли на поводу людей, которые находятся в плену диких суеверий, мало того, на поводу шаманских элементов. В районе наслышаны о шамане Пойгине…