Белый шиповник. Сборник повестей

- Гриша, садись с нами, - чисто по-русски выговорил пожилой немец. Я раньше его не приметил. Он был в советской военной форме, только без погон. Пустой рукав был аккуратно заправлен за ремень гимнастёрки.

- Ни! - сказал Гриша, упрямо наклонив голову. - Не хочу. И не треба мени проситы, товарищу Кляйст. Не треба.

- Понимаю! Я понимаю, - вздохнул немец. - Понимаю. - И пошёл к немцам, которые устроились на брёвнах и дружно уплетали еду. Он вытащил из-за голенища сапога газету и, ловко развернув её одной рукой, начал громко читать что-то по-немецки.

- Газетки почитывает! - зло сказал Серёга.

- Це не пленный, це агитатор. Коммунист. Товарищ Кляйст. Пидем до лагеря, а то мени працюваты треба, - сказал Гриша.

Мы пошли, а вслед нам неслись чужие непонятные слова:

- Дойче зольдатен! Фатерлянд! Демократишен републик!

- Эх ты! - сказал Серёга. - Они у тебя родителей убили, а ты им еду носишь!

- Це приказ! - глухо и упрямо ответил солдат.

Глава девятая

“ВЛЮБИЛСЯ! ВЛЮБИЛСЯ!”

- Кирьянов! Хру-ста-лев! - услышали мы крик, когда подошли к лагерю. Наш отряд, выстроившись, кричал по склада м.

- Ну теперь будет! - сказал Серёга. - Уже хватились нас.

- Бегить незаметно! - толкнул нас Гриша. - Бегить, бегить…

Вдруг он замолчал. И выпрямился так, будто увидел чудо. По дорожке к нам шла Алевтина Дмитриевна.

- Кто это? - выдохнул солдат.

- Алевтина. Сейчас нам будет…

- Где вы ходите? закричала Алевтина. - Весь отряд нас ждёт. Мы идём на прополку помогать колхозникам, а вы где-то бродите.

- А мы дяденьке дорогу показывали, - невинным голосом сказал Серёга. - Ему на кухню нужно.

- Кухня вон за той палатой, - махнула рукой Алевтина.

- Ага, - растерянно сказал солдат.

- Можно, мы покажем?

- Нет уж! Вы сами найдёте дорогу?

- Знайдемо, - пробормотал Гриша. - Спасибо.

Он широко раскрытыми глазами смотрел на Алевтину. И когда она повела нас строиться, он всё ещё стоял на дороге.

- Стоит! - сказал Серёга. - Он, наверное, в вас влюбился.

И Серёга захохотал, поражая меня своей наглостью.

- Не болтай глупости! - пробормотала Алевтина, но густо покраснела.

- Влюбился! Влюбился! - хохотал Серёга, как будто Алевтина была в этом виновата.

“Неужели в самом деле влюбился?” Я посмотрел на Алевтину и словно увидел её впервые. Она красивая! У неё такие длинные густые косы. Почему бы в неё не влюбиться? Но Серёга хохотал так, словно узнал что-то стыдное, о чём нельзя говорить при всех. Он не мог успокоиться и в палате, и на поле, где мы выдёргивали сорняки с капустных грядок.

- Влюбился! - ликовал он. - А сам говорит как - ничего не поймёшь. Поленницу ему мать пекла. Как будто он дрова ел! Грязнуля! Масло с него чуть не капает машинное. Как будто не человек, а трактор. Даже погон нету!

- Чья бы корова мычала, - заметил Федул, - а твоя бы, Серя, молчала!

- Ты это про что?

- А то! Все знают, что ты за Осипян бегаешь.

- Это кто бегает?

- Ты! - встрял Липский и спрятался за широкую спину Федула.

- Подумаешь, влюбился! - сказал Бойцов. - Ну и что? Он солдат. Алевтина - студентка. И ничего смешного нет. Это когда ты, Серя, за Иркой бегаешь, - так только смешно и да же противно.

- А вот почему так? - спросил Федул.

- Потому что детям всё запрещают, - объяснил Липский. - Взрослые - хитрые: им всё можно, а нам ничего нельзя.

- Нет, - сказал Бойцов, - мы просто, наверное, не знаем, что такое любовь, вот и воображаем всякую ерунду.

- Как это не знаем? - удивился Липский. - Если нам объяснить как следует, и мы поймём. Нет такого, чего понять нельзя. Серёга же не в Алевтину влюбился, а в Ирку. Солдат в пионервожатую, потому что они взрослые, а он в девчонку, потому что ему ещё лет мало.

- А по-моему, - сказал Бойцов, - мы вообще ещё по-настоящему влюбиться не можем.

- Как это так? - возмутился Липский. - Что же мы, не человеки, то есть не люди, что ли?

- Люди. Только вот взрослые - они не такие, как мы. Они - другие.

- Такие же! Только крупнее. Выросли - вот и всё.

- Нет! - стоял на своём Бойцов. - Они совсем другие. Поэтому они могут чего-то такое знать, чего мы не знаем и не чувствуем.

- Точно Боец говорит! - решил я. - Вот дяденьки взрослые бреются, например, а нам не нужно. Они, может, и любовь понимают, а у нас ещё этого понятия нет… Вот мы играем в войну или пожар, ведь всё понарошку, а у взрослых всё по-настоящему…

- А за тобой Ирочка бегает! - вылез Липский.

Но я ему не отвечал, таскал и таскал сорняки. И выполол больше всех! И меня похвалили на линейке после тихого часа. Я хотел пойти к дяде Толе, но на кухонном дворе никого не оказалось, только ветерок раздувал опилки под козлами. Второй день нету дяди Толи! Я сунулся на кухню. Там полыхала огромная печь, трещали дрова, шипели большущие кастрюли.

- Тётя Паша! - закричал я, потому что мне не было видно, что делается по ту сторону плиты.

- А-я! - отозвалась она. - Кто это меня кличет?

- Тётя Паша, а где дядя Толя?

- Хворает дружок-то твой.

- А что с ним?

- Известно что! - Тётя Паша утёрла красное, потное лицо фартуком. - Моряк-то тот ему порассказал всяких ужасов… Ну, а потом сердечный приступ. Еле отходили.

- А где он теперь?