Белый свет

Гощу на святом Бузулуке,
Живительный воздух ловлю,
Щурят стерегу на излуке,
А чаще с мизинец сиклю.

Стихов без природы не выпечь,

А пуще – душа не велит,
Коль сторож сметливый – Филиппыч
Меня самогоном поит.

Пишу в пионерской тетради,

Покуда запал не простыл,
Что сторож подменный – Геннадий
Меня первачом угостил.

Набравшись вдобавок нахальства

И дури казачьей родной,
Я мигом забыл про начальство,
Которого нет надо мной.

Душой присягаю отчизне

И пусть отбиваюсь от рук,
Грехи мои тяжкие в жизни
Отмоет святой Бузулук.

«А ну, жена…»

А ну, жена,
        плесни-ка
Мне бражки от разлук.
Река моя Паника
Впадает в Бузулук.

Она течет не гордо

Сквозь пажить и жнивье,
Пересыхает горло
Средь лета у нее.

Как будто отдыхает

До вьюжливой зимы,
Но в омутах вздыхают
Усатые сомы.

Вода сладка,

               как бзника,
А утром без затей
Река моя Паника
Купает лошадей.

Я жизнью не напуган,

Впился в нее клещом,
Паникою накупан,
Паникою крещен.

На плесах гулеванил,

Талы для девок гнул,
На льдинах хулиганил
И в проруби тонул.

И песенки линдикал

Во славу бытия.
Река моя Паника,
Кровинушка моя!

«Дикая груша или китайка…»

Дикая груша или китайка,
Или для мочки лукавый терен?
Ты не петушься и распознай-ка,
Кто из них на зуб скорей задорен?

Горше разлуки, крепче кручины —

Все же милей, чем людская злоба.
Если добавить кисти калины,
Взвар, словно лекарь, обвяжет нёбо.

Сам я дичок, ни к чему не привитый,

Вольный костер под ветловой треногой,
Неприрученный, недомовитый…
На зуб меня, берегись, не трогай!

«Проходя по полям…»

Проходя по полям,
По колхозным одонышкам,
Я не слышу ни ржанья,
Ни храпа коней.
По хозяйственной прыти
Похудели подсолнушки,
Говорят, оттого
Что, мол, стали сытней.

Мне же знать довелось

Пышногрудые семечки,
По карманам совал их
В золотой сапухе,
Их с девчатами щелкал
На клубной скамеечке
И кадриль выводил
По тугой шелухе!

Жизнь не то чтобы враз

И сполна перечеркнута,
Но не слышно вдали
Ни греха, ни стиха.
Не дурачься, душа,
Наше время расщелкнуто,
И шуршит под ногой
Прошлых дней шелуха.

«Давно я не жег поднебесных костров…»

Давно я не жег поднебесных костров,
Дрова не готовил умело.
Душа средь постыдных плакучих пиров
Сама по себе угорела.

И вот в застарелом скрипучем бору

С развязною осенью в сшибке,
Ничуть не боясь, что костей не сберу,
Сжигаю сосновые шишки.

О, как запашист навороченный дым,

Как шишки исходят смолою!
Как будто я стал огольцом молодым
И вышел с конями в ночное.

Но осень взлетела на шаткий порог,

Звеня золотыми ключами.
Поблекла луна, и уныл кострожог,
И старость ворчит за плечами.

«Остатний денек оголтелого лета…»