Белый ветер

— Не может быть, товарищ капитан, а точно, — отчеканил Левашов. — И вообще… — Он замолчал.

— Что «вообще»? — спросил Кузнецов.

— И вообще я хочу с вами поговорить.

— Разрешите идти? — как всегда громко, спросил Гоцелидзе. И, не дожидаясь ответа, повернулся через левое плечо и вышел.

— Садись. Давай поговорим. — Капитан Кузнецов с любопытством поглядел на своего заместителя.

— Василий Акимович, — Левашов говорил медленнее, чем обычно, подбирая слова. — Я офицер молодой, мне еще надо многому учиться, в том числе и у вас. Но кое-какие истины я уже усвоил. Вот вы сами учили: «Командир и замполит должны составлять одно целое». Помните? Говорили, что и спорить будем, и критиковать друг друга, а действовать должны заодно. Вы опытный командир. Скажу честно, кое-когда я не согласен с вами, но молчу. Авторитет ваш на меня давит. Это, наверное, плохо. Но ведь и спорю. И нередко бываю прав. Сами же признаете, Василий Акимович. Так? — Левашов помолчал. — Ну хоть сейчас — ведь я же прав? И еще. Почему вы так редко хвалите людей?

— А за что их поощрять? — капитан Кузнецов смотрел прямо в глаза Левашову. — Вот ты подойдешь на улице к человеку и скажешь ему: «Спасибо, гражданин, за то, что вы не бросаете где попало окурки и не ругаетесь нехорошими словами»?

— Но…

— Нет, погоди. Это же обязанность каждого гражданина не сорить на улицах и не ругаться. Что ж, его хвалить за это? А долг любого солдата — хорошо нести службу, не нарушать дисциплину, выполнять приказы. Если солдат не спит на посту, проходит в зачетное время полосу препятствий, не боится прыгать с парашютом, наконец, правильно ходит строевым шагом, что ж, ему за это благодарность объявлять? Вот когда боролись ребята с пожарами самоотверженно, смело, ожоги некоторые получили — тут другое дело. За это можно поощрить. Хотя и сражаться с врагом разве не обязанность солдата? А огонь был врагом.

— Но, Василий Акимович, вы же не только командир, вы и воспитатель, — Левашов говорил с терпеливым спокойствием, словно втолковывал что-то старательному, но непонятливому ученику. — Это целая наука — педагогика. Не все же одинаковые: то, что для одного пустяк, для другого настоящее потрясение. Вот два солдата выполнили стрельбы на четверку: Петренко надо за это пожурить — у него первый разряд по стрельбе, а Поваляева хвалить — для него четверка личный рекорд.

— Любопытная теория, — усмехнулся капитан Кузнецов.

— Да какая же это теория, Василий Акимович, это же азбука педагогики! Результат одинаковый, но люди-то разные. Чтоб этого результата достигнуть, одному стоит пальцем шевельнуть, а с другого семь потов сойдет. И не только это. С одного не взыщешь — он и делать ничего не будет, другого не похвалишь — у него руки опускаются. Вот Третьякова затуркал сержант Солнцев, хоть и есть за что, совсем приуныл солдат. Смотрю, на пожарах поусердствовал — тот же Солнцев расхвалил его перед строем. Так теперь Третьяков из кожи вон лезет — старается.

Капитан внимательно слушал.

— Серьезно, Василий Акимович, не стригите вы всех под одну гребенку и не скупитесь поощрить, если есть за что. И на критику не обижайтесь, — добавил Левашов, помолчав, — сами учили…

— Признаю твою правоту, — сказал Кузнецов. — Приказ Гоцелидзе будем отменять.

После этого разговора как-то незаметно получилось, что Левашов стал вровень с Кузнецовым. Не во всем, конечно, но во многом. Они теперь говорили и даже спорили на равных. Левашову казалось, что все это произошло неожиданно. В действительности же он просто не замечал, как давно уже постепенно менялись их отношения с командиром роты. Не обращал внимания на то, как все чаще прислушивается к его словам Кузнецов. Напрасно Левашов до сих пор считал себя вчерашним выпускником училища, которому еще учиться в части да учиться. Время и служба не прошли даром. Он становился зрелым, уверенным в себе офицером. А сам как-то не думал об этом. И собрание послужило лишь толчком. Не было б его, подвернулся бы другой повод…

Однажды капитан выслушал его и сказал напрямик:

— Вырос ты, Левашов, заметно вырос… — Помолчав, добавил: — Что ж, радуюсь за тебя…

Как-то, вернувшись домой, Левашов не застал Наташу. Девять вечера миновало, а она еще не возвращалась. Это не обеспокоило его — жена предупреждала, что прибывает начальство из Москвы, какая-то комиссия, и, возможно, ближайшие два-три дня придется задерживаться на работе. Но дома без нее было тоскливо, он не привык к этой пустоте и тишине в комнате.

И решил пойти встретить Наташу.

Он бывал у нее в бюро обслуживания лишь раза два, да и то мимоходом. Ему не понравилось там. Суета, многоязычная речь, бесконечный поток туристов… И Наташа, неизменно элегантная, вежливая, улыбающаяся и в то же время холодно-официальная, какая-то другая. И неприятны были запахи крепких духов, сигар, кожаной обивки стен. Это был чужой, незнакомый мир, который непонятно чем раздражал его.

Левашов неторопливо шел по улицам, на которых уже ощущалось приближение осени. Раньше смеркалось, холоднее стали вечера, жестче ветерок, теплее стали одеваться люди.