Белый ветер

Миновав стеклянные двери гостиницы, он свернул широким коридором направо и, открыв дверь бюро обслуживания, заглянул в комнату.

Несмотря на поздний час, там, как обычно, толпились приезжие; две-три девушки, Наташины сослуживицы, продолжали, а вернее, заканчивали работу. Самой Наташи не было.

Он остался в коридоре, постоял минут десять в надежде на ее приход, потом вернулся в холл, решив здесь дождаться ее. Бросая взгляд на стеклянную дверь, прохаживался по огромному залу. Проложил маршрут мимо пестрых сувенирных киосков и газетных лотков.

Швейцары в длинных черных шинелях с галунами сосредоточенно пересчитывали залепленные яркими наклейками чемоданы, администраторы терпеливо разъясняли упрямым командировочным, что мест нет, хотя об этом уже свидетельствовала непреклонная табличка. Такая же табличка висела и на дверях полупустого ресторана…

Левашов рассеянным взглядом рассматривал холл, модернистские фрески на его стенах. И совершенно случайно увидел Наташу. Она стояла у двери с надписью «Дирекция» в дальнем углу холла, но Левашов своим зорким зрением хорошо различил ее. Она разговаривала с мужчиной лет сорока, в роговых очках. Левашова поразило выражение Наташиного лица — оно было не только хмурым и упрямым, как в очень редкие минуты гнева, но нескрываемо злым. И оттого некрасивым.

Мужчина что-то горячо объяснял Наташе, делая выразительные жесты рукой, не отрывая от ее лица сверкающего через стекла очков взгляда. А Наташа смотрела в сторону, злилась и время от времени отрицательно качала головой.

Несколько секунд Левашов неподвижно стоял, наблюдая эту сцену. Потом решительным шагом направился к ним.

Наташа увидела его, бросив своему собеседнику короткое слово, повернулась и заспешила навстречу мужу.

Она молча взяла его под руку и почти насильно повлекла к выходу. У стеклянных дверей Левашов все-таки обернулся — мужчина неподвижно застыл у директорской двери, глядя им вслед.

Некоторое время они шли, ничего не говоря. Потом он спросил:

— Кто это?

Наташа ответила не сразу, вздохнула, помолчала, наконец сказала:

— Это товарищ из Москвы. Приехал проверять, как идет наша работа.

— Ты что, с ним ссорилась?

— С начальством не ссорятся, — усмехнулась она, — это начальство может ссориться с тобой…

— Мне показалось… ты так говорила…

— С чего ты взял? А коль не расслышал, то не строй предположений. Я просто прощалась с ним. Проверка закончена, он завтра уезжает.

Опять наступила пауза.

— А ты раньше не знала его? — неожиданно спросил Левашов.

— Знала, — коротко ответила Наташа.

— В Москве?

— В Москве, — чуть запнувшись, подтвердила она.

— Давно?

Наташа выпустила его руку, заглянула в лицо.

— Ты, никак, ревнуешь? А? Ты не ревнуешь? — Она громко рассмеялась, что бывало с ней нечасто. Но глаза ее оставались серьезными.

Он пожал плечами.

— Напрасно, — лицо ее стало хмурым. — Жену надо изредка ревновать, а то она подумает, что никому, кроме мужа, не сумеет понравиться. — Наташа опять рассмеялась, но на этот раз беззвучно, как обычно. — Ты мне во всем доверяешь? — спросила она вдруг.

— А тебе можно не доверять? — задал он вопрос в свою очередь.

Казалось, Наташа серьезно обдумывает ответ. Наконец она сказала:

— Нельзя. Мне нельзя не доверять. Я не умею обманывать вообще. А уж тебя и подавно. Хотя надо бы научиться, — добавила она не то в шутку, не то всерьез.

Оставшуюся часть пути они не разговаривали.

Поужинали, постояли на балконе. Левашов начал было рассказывать о своем недавнем объяснении с Кузнецовым, но Наташа слушала его рассеянно, мысли ее были заняты чем-то другим, и он скомкал рассказ. Она была в тот вечер задумчивой и хмурой, какой давно не бывала.

Закончить вечер помогли Цуриков и Шуров, ворвавшиеся, когда стрелки часов перевалили за одиннадцать. Оказалось, что Цуриков уезжал назавтра рано утром и вот пришел проститься.

— Но ненадолго, — радостно сообщил он, подняв указательный палец, — скоро вернусь. Буду писать очерк об образцовом молодом политработнике. О тебе, разумеется. — Он ткнул пальцем в грудь Левашова. — Это я придумал такую тему, предложил ее редактору и выбил согласие. Так что гони коньяк.

— Ну какой я образцовый, — Левашов отнесся к словам друга вполне серьезно, — опыта, конечно, кое-какого поднабрался, но до образцовости далековато.

— Стоп, стоп, стоп! — перебил Цуриков. — Я неясно высказался. Речь идет об образцово-рядовом политработнике. Среднем по всем статьям: по чинам, по опыту и по способностям тоже. — Он подмигнул Шурову.

— А он и не средний, — Шуров пренебрежительно махнул рукой, — он плохой. На пожарах обмундирование жжет, преступность в роте развел, как муж — форменный деспот, жене шагу не дает ступить…

— Ну и прекрасно, — сказал Цуриков, — напишу об образцово-плохом политработнике. Что ж, коли он есть такой, все равно я обязан другу сделать паблисити. Так что давай, Левашов, готовь большое фото.

Так, за шутками и болтовней, засиделись далеко за полночь.