Белый ворон: студенческое патриотическое движение во время СВО

Это просто люди, которые свое хозяйство, так сказать, держат, и всё. Они зачастую выступают против или не одобряют активность подобного рода. Поэтому, мне кажется, студенческие движения, вообще студенческий мир, это вымирающий мамонт […].

А как ты думаешь, а этот [самый] студенческий мир, который является вымирающим мамонтом, его можно как-нибудь спасти?

А зачем его спасать? Я [так] понимаю, ребята из «Белого Ворона» хотят организовать что-то большее […], ведутся разговоры на тему организации НКО, на тему какой-то политической протекции, выхода в большой мир, за рамками университета.

Студенческая активность, она живая, [она] продолжает жить хоть какое-то время, но студенты сразу же перерастают университет, потому что в университете человек проводит всего пять лет. [Просто] какой-то условный кружок да появляется, организация, дружба какая-то завязывается? […] она и дальше будет жить в университете.

То есть университет выступает только как площадка для знакомства людей и обмена идеями?

Собственно, мне кажется, что университет должен продолжать оставаться таким, и всякая живая организация всё равно перерастает университет. Хотя, конечно, движение играет основополагающую роль. Ведь «Белый Ворон» в Москве продолжает успешно собирать людей, насколько я знаю. Поэтому ничего против этого я не имею, но и реанимировать жизнь клубную в университете […] не хочу.

Хотелось бы узнать твою точку зрения, сохраняют ли подобные студенческие организации, которые перерастают собственный университет, связь с этим самым университетом, или же она, на твой взгляд, теряется?

Да. Эта связь держится на личных знакомствах. Человек, который, находясь в такой организации, завёл ряд знакомств в университете, не обязательно потеряет эти знакомства. Но студенческая организация, особенно которая не имеет устава, конкретной идеологии [и] целей […], конечно, связь с университетом потеряет. Студенты, которые самоорганизовались в университете, они, связь с их бывшими администраторами, конечно, не потеряют, но студенческая организация вполне может выпасть из университета. Например, те же самые академисты, они поглотили русский клуб из СПБГУ. То есть все люди, которые могли быть в русском клубе, они ушли в академисты и теперь академисты всех патриотических активистов берут к себе в СПБГУ […].

Хотя […], у него […] очень большой потенциал был. Но такая централизация, которая проводится некоторыми организациями в Петербурге, она предела своего достигла. Поэтому клубы чаще всего не сохраняют своё место в университетской жизни.

То есть, грубо говоря, студенческие движения сегодня — это […] первый шаг?

Это первый шаг в более крупную молодежную политику.

Теперь мы переходим ко второму блоку, который уже относится лично к тебе. Мы много говорим о потребностях: о патриотизме, традиционных ценностях, и поэтому дальнейший разговор у нас пойдет именно о них. Как ты определяешь патриотизм? Что это такое для тебя?

Мне не нравится этот термин. К сожалению или к счастью, я иногда вынужден к нему обращаться. Но тем не менее я не считаю патриотизм обязательным. [Для меня] патриотизм является формой, как я сказал в начале, лоялизма. В начале я говорил о том, что важно поддержать в университете позицию президента. Это — лоялизм со знаком плюс, а вот патриотизм — это [лишь] принятие тезисов и догм, которые [пропагандирует] федеральное правительство. С этим я не согласен […]. Я пользуюсь термином «лоялизм» для того, чтобы показать согласие с проводимой политикой, но патриотизм для меня [не является чем-то важным].

Но какое определение бы ты дал патриотизму?

Патриотизм — это форма проявления собственных убеждений, которая заключается в поддержке федерального правительства. Если про Россию говорить. Я не говорю там про Перу, Анголу и прочую Монголию. […]

Здесь [необходимо] уточнить, ты имеешь в виду именно безоговорочную поддержку любой инициативы со стороны государства, да? Просто до этого ты говорил о лоялизме…