Белый жеребец

За Галей уже ухаживало немало юношей и мужчин. До сих пор, однако, никогда еще она не испытывала в чьем-либо присутствии такого сильного — до боли, до дрожи приятного — волнения. Она уже познала любовь, в ее жизнь вошли двое мужчин, но они не оставили глубокого следа в ее душе. Первого она любила еще в школьные годы и порвала с ним сама, поняв, что ошиблась. Во второй раз все кончилось само собой, когда ее друг, ассистент-биолог, уехал на два года в Москву и даль разделила их прежде, чем окрепли узы, которые их связывали. Несколько писем — и все прекратилось. Их дружбу заслонили новые знакомства, новые люди, новая среда и новая работа. Теперь ей было двадцать два года, она уже три месяца жила на полярной станции и с самого первого дня с радостным волнением ожидала коротких и редких встреч с Гришей. Наверно, Галя почувствовала в нем некоторые черты характера, которыми в своих мечтах она, совсем еще девочка, наделила некогда образ того, кого полюбит беззаветно на всю жизнь.

Она стояла у куста, с которого ветер сорвал листву, и ждала, когда успокоится дыхание и сердце перестанет стучать так оглушительно. Но дыхание не успокаивалось, а сердце билось все сильнее…

В тот день после обеда все отправились на охоту, лишь Галя осталась у рации — было ее дежурство. Огорченная, разочарованная, сидела она у столика с книгой, которую даже не раскрыла. И вдруг увидела через окно Гришу, он возвращался. И вот уже над ней склонилось его загорелое веселое лицо, и она увидела, какие у него сияющие и ясные глаза. Его руки касались ее, сжимали ее плечи, легко и с какой-то удивительной силой лишив способности двигаться. Ее залила горячая волна, охватил легкий, радостный трепет, и пришло упоительное опьянение, ощущение абсолютно интимной близости, которому было так естественно отдаться целиком. Внезапное погружение в глубину, бесконечное, освобождающее падение, а затем легкое пробуждение, возвращение к действительности — и упоительная сладостная истома во всем теле.

Ни тогда, ни после всего, что произошло позднее, не пожалела Галя о случившемся. Она воспринимала свое тело как неотделимую часть всей своей личности, и если любила, все для нее было просто и самоочевидно, неизбежно и необходимо, как хлеб насущный. И все же с Гришей она испытала нечто новое: ей казалось, что она стала богаче, счастливее. Может, в ней проснулась женщина?

И в последующие недели, когда она — и днем и ночью — жила ожиданием встречи с ним, то в разгар работы или своих занятий иногда ловила себя на неведомом ей прежде чувстве радости, которое доставляло ей ее молодое тело, ее внешность. Она с улыбкой вспоминала слова, сказанные им в первый прилет на станцию, когда он уже знал, к какой профессии она готовится:

— Ах ты, рыбачка! У тебя глаза как невод — поймала, и никуда уж не уйти.

И она принималась рассматривать свои глаза в зеркальце, которое стояло на полочке. Они были прозрачно-карие, цвета лесного меда, а высокие дуги бровей были угольно-черными, так же как длинные и тонкие, пожалуй, даже слишком шелковистые и гладкие волосы, разделенные на прямой пробор. Ее лицо с чуть выступающими скулами и большими, слегка раскосыми сияющими глазами дышало, как ей часто доводилось слышать, чистым, теплым очарованием. Невысокая фигура была стройной, крепкой и гибкой. Она знала, что нравится мужчинам, обычно они обращали внимание на ее лицо и грудь. Часто слышала она из их уст комплименты, но, случалось, и довольно грубые шутки…

Ну, а потом — лучше было о Грише и не вспоминать, лучше было снова подняться и, одевшись, выйти на мороз. Все кончилось так внезапно и так неожиданно. Из вертолета вышел другой пилот, и она узнала, что Гриша улетел на материк, в бухту Тикси, где у него живет семья и недавно родился второй ребенок.

Она не могла понять, не могла поверить; выслушала это известие, опустив глаза, — так задергивают занавеску на окне, чтобы не было видно, что делается внутри. Она ощущала на себе любопытные взгляды. И вместе с разочарованием — не от унижения, нет, — Галя почувствовала стыд. И за себя, и за него. И словно она на глазах у всех стояла обнаженная, на ледяном ветру — так вдруг ей стало холодно, этот холод пронизывал ее насквозь. Исчезнуть с глаз людских, быть одной, чем-нибудь закрыться! Она старалась не поддаться горечи разочарования, пережить жестокий удар, однако прошло немало времени, прежде чем боль утихла. Пустынное ледяное безмолвие действовало на нее удручающе, вызывая чувство крайнего одиночества. Но она нашла в себе достаточно сил, чтобы не поддаться этому чувству, с головой уйдя в работу и свои занятия, хотя сначала они шли не слишком-то успешно: трудно было заставить себя сосредоточиться. Потом представилась возможность уехать со станции и жить на льдине, там, где ей ничто не напоминало о Грише, и это помогло больше всего.