Бен-Гур

Рука госпожи, худая, как у скелета, дрожала. Борьба между сомнением и верой происходила в ней, как и в большинстве тогдашних очевидцев чудес, совершенных Христом, и в миллионах людей, живших после Него. Она не требовала доказательств, ибо ее собственный сын свидетельствовал через служанку, но она старалась понять ту силу, при помощи которой человек мог производить подобные чудеса. Одно дело – согласиться с фактом, другое – понять силу, сотворившую его, для этого необходимо постичь Бога, а кто сомневается в Нем, сойдет и в могилу, ничего не постигнув. Борьба, однако ж, продолжалась в ней недолго, и, обратившись к Тирсе, она сказала:

– Это, должно быть, Meccия!

Она говорила это не с холодностью человека, разумом победившего сомнение, а как израильтянка, знакомая с обещанием Бога ее народу, как женщина, понимающая и радующаяся знамениям, указывающим на его исполнение.

– Некогда в Иерусалиме и во всей Иудее пронесся слух о Его рождении. Я помню это. Теперь Он должен быть уже взрослым. Это, должно быть, Он. Да, – сказала она Амре, – мы пойдем с тобой. Принеси кувшин с водой и подай нам еду. Мы закусим и отправимся.

При таком сильном возбуждении они наскоро позавтракали и отправились в путь. Вера двух женщин передалась и Тирсе, и их тревожило только одно. Амра говорила, что человек придет из Вифании, а оттуда в Иерусалим вели три дороги или, вернее, тропинки: одна – через вершину Масличной горы, другая – по низу ее, а третья – между второй вершиной Масличной горы и горой Искушения. Все три были на недалеком друг от друга расстоянии, но все же настолько далеко, что несчастные могли пропустить назареянина, если бы выбрали не ту дорогу, по которой пойдет Он.

Расспросив немного Амру, мать убедилась, что та решительно ничего не знает о стране за Кедроном и не имеет ни малейшего понятия о намерениях человека, которого они хотели увидеть. Заметив, что обе женщины – одна по укоренившейся привычке служанки, другая по естественной несамостоятельности – ждут от нее руководства, она приняла его на себя.

– Пойдем прежде всего в Вифанию, – сказала она им, – а там, если Бог поможет нам, мы узнаем, что делать дальше.

Они спустились в Тофет и Гефсиманский сад и отдохнули в глубоком ущелье, прорытом тысячелетней ездой.

– Я боюсь людной дороги, – сказала мать. – Лучше пойдем между скал и деревьев. Теперь праздник, и я вижу на всех склонах толпы людей. Проходя мимо горы Искушения, мы избегнем ее.

Тирса шла с большим трудом, но, услышав это, она окончательно пала духом.

– Гора крута, матушка, мне не взобраться на нее.

– Вспомни, что мы идем за здоровьем и жизнью. Взгляни, дитя мое, как светло вокруг нас! Вон уже женщины идут той дорогой к колодцу. Они побьют нас, если мы останемся здесь. Пойдем, соберись с силами.

Таким образом мать, мучаясь сама, старалась ободрить дочь. Амра тоже помогала ей. До сих пор служанка еще не дотрагивалась до прокаженных, но теперь, не принимая во внимание ни последствий, ни запрещений, преданное существо подошло к Тирсе, обняв ее в порыве милосердия:

– Обопрись на меня. Я сильна, несмотря на мою старость, да и идти-то недалеко. Вот так. Теперь пойдем.

Сторона откоса, по которому они старались взобраться, была изрыта ямами: когда же они, наконец, добрались до вершины и, остановившись, взглянули на представившуюся им на северо-западе картину, на храм с его дворцовыми террасами, на Сион с его высокими белыми башнями, резко обрисовавшимися среди синего неба, мать почувствовала сильную жажду жизни.

– Взгляни, Тирса, – сказала она, – взгляни на золотые доски на Прекрасных воротах. Как они отражают блеск солнца! Помнишь, как часто мы гуляли там? Как хорошо было бы побывать там опять! Подумай только, ведь и дом наш недалеко. Я, кажется, вижу его, и Иуда ждет там нашего возвращения!

Со склона средней вершины, украшенной зеленью мирт и олив, глядя на дорогу, они различили клубы дыма, легко и прямо подымавшиеся при безоблачном утре. Это напомнило им, что останавливаться нельзя, что безжалостное время летит и им надо спешить.

Несмотря на то что исполненная веры служанка ценой собственных мучений старалась облегчить Тирсе труд спуска с горы, девушка охала на каждом шагу, а иногда даже вскрикивала. Наконец, достигнув дороги, идущей между горой Искушения и Масличной горой, она, измученная, упала.

– Иди с Амрой, – говорила она слабым голосом, – а меня оставь здесь.

– Нет, нет, Тирса. Какая мне будет радость, если я выздоровею, а ты нет? Если Иуда спросит о тебе, что я отвечу ему?

– Скажи ему, что я любила его.

Мать стояла над слабой страдалицей и глядела вокруг себя с тем чувством погибающей надежды, которое больше всего похоже на умирание души. Величайшая радость при мысли об исцелении всегда была связана у нее с мыслью о Тирсе, которая была еще настолько молода, что при здоровье и счастье могла бы позабыть годы несчастий, разбившие тело и душу. В то время как мужественная женщина намеревалась уже отступить от цели своего предприятия и отдаться на волю Божью, она увидела быстро идущего по дороге человека.