Бенджамин Дизраэли

Однако противником, чья показная праведность больше всего бесила Дизраэли, был его старый соперник Гладстон. После выборов 1874 года он покинул пост лидера либеральной партии. Однако Гладстон оставался самым влиятельным либералом в стране, и те, кто его знал, не верили, что он надолго отошел от политики. Теперь Гладстон, истово набожный христианин, под влиянием болгарских событий вернулся к политической активности. Он сделал это весьма эффектно, выпустив брошюру «Болгарский кошмар и восточный вопрос». Написанная за три дня, она была распродана в количестве более двухсот тысяч экземпляров, сделав Гладстона ярким выразителем идей партии туркофобов. Описав зверства турок в жутких красках, Гладстон далее представил нынешнюю геополитическую проблему как манихейскую борьбу христианского человеколюбия против неискоренимого зла турецких мусульман. Он писал, что в конечном счете турки «с того черного дня, когда они впервые вошли в Европу, были одним колоссальным примером всего бесчеловечного, что есть в человеческом роде». И заключил свой труд по существу призывом к этнической чистке: «Пусть турки избавят нас от своей порчи, причем единственно возможным способом, а именно — избавив нас от самих себя <…> все до единого вон, со всеми пожитками».

Брошюра Гладстона — превосходный пример того, как высоконравственный гнев может оказаться нравственно слепым. Он до такой степени наслаждается собственной праведностью, что отказывает своим врагам в праве считаться людьми. Не задумывается он и о реальных последствиях «избавления» от турок или о том, что случится с Балканами, если взамен турецкого господства они получат российское или австрийское. Однако больше всего раздражало Дизраэли то, что Гладстон взял на себя роль нравственного наставника правительства. «Британское правительство неправильно поняло и вследствие этого представило в ложном свете чувства британцев, — писал Гладстон. — Народ должен первым делом объяснить своему правительству, как он объяснил бы малому ребенку, что тому следует говорить».

Гладстон не опустился до открытого антисемитизма, отличавшего некоторых критиков Дизраэли. Но частные письма Гладстона не оставляют сомнений в его убежденности, что премьер-министр «представляет в ложном свете» чувства англичан именно из-за своего происхождения. «[Он] ненавидит христианскую свободу», — пишет он одному из своих политических единомышленников. «Диззи, без сомнения, ищет слабую сторону английского народа, которому обязан своим столь долгим благоденствием, — сетует он в письме другому и добавляет: — Страной правят, руководствуясь азиатскими принципами». Когда встал вопрос о досрочном роспуске парламента, Гладстон употреблял еще более резкие выражения в адрес Дизраэли: «Если Б[иконсфилду] суждено исчезнуть, он исчезнет в пламени и зловонии», как дьявол.

Однако существовал и более сочувственный взгляд на связь еврейства Дизраэли с его внешней политикой. Гладстон выразил это так: «У меня есть сильное подозрение, что скрытый иудаизм Диззи имеет отношение к его политике. Восточные евреи питают сильную ненависть к христианам, которые далеко не всегда относились к ним по-доброму». Согласно этой точке зрения, Дизраэли выступал против России исходя не из британских интересов, а потому лишь, что был возмущен тем, как русский царь преследует своих еврейских подданных. И в самом деле, именно по этой причине английские евреи, которые традиционно голосовали за либералов, в массе своей противостояли либеральной русофильской позиции. Когда они видели, как ужасно обращаются с евреями в Румынии, государстве, отторгнутом от Оттоманской империи, то вовсе не горели желанием увидеть другие подобные страны на карте Европы.

Но анализировать политику Дизраэли, используя такие аргументы, — значит ничего не смыслить в том, как он понимает свою ответственность — и еврея, и политического деятеля. В романах Дизраэли представлял себя в роли еврейского национального лидера. Но протосионистские идеи «Алроя» и «Танкреда» обозначили путь, по которому, как считает автор, евреи не пошли. При этом, выбрав для себя карьеру английского политика, он сделал все, чтобы никак не связывать себя с еврейскими проблемами. Насколько Дизраэли был чувствителен в этом отношении, можно судить по тому, как он реагировал, когда ему предложили ходатайствовать о титуле пэра для Мозеса Монтефиоре. Дизраэли ответил, что ему «менее чем любому другому премьер-министру пристало выступать с такой рекомендацией». Вопреки всем его намекам на подспудно проявляемое еврейское могущество при самомалейшей необходимости использовать в еврейских интересах реальную государственную власть Дизраэли трепетал. (На самом деле первым пэром еврея помог сделать Гладстон.)