Бенефис

Тс-с-с, секундочку, Метелицу уговорили почитать Лукреция, в этом тоже есть что-то от науки Петровича, есть даже величие. Юрась о себе позабыл, не красуется, даже гитара кстати, слушайте: правда, славно? Метелица — древний римлянин.

Это бывает, когда фиолетовый, или же красный,
Иль желтоватый покров над обширным театром натянут
И развевается он, к шестам прикрепленный и к брусьям.
Тут и сидящий народ на ступенях, и сцены пространство
Вместе с нарядом матрон и сенаторов пышной одеждой
Эти покровы своей заливают цветною волною.
И чем теснее кругом театрального зданья ограда,
Тем и цветистей на всем отражается отблеск прекрасный,
И улыбается все при умеренном солнечном свете.

Очертив на песке большой круг, Тёрн сказал: «Вот сейчас мы в самом центре крута воткнем веточку, засветим на небе большое яркое и теплое солнце — и будут у нас с тобой, Алька, самые лучшие на свете солнечные часы». Изо всех подарков Тёрна этот был, вероятно, самый удивительный, самый необыкновенный. «Тёрн, — сказала Наталя, — но я же не смогу взять его с собой!» Солнце сверкало в голубой воде тихого озера, верба мыла в голубой воде светло-зеленые косички. Алькино красненькое платьице трепетало на ветру, открывая ее длинные ноги с маленькими горбиками сбитых грязных коленок. «Глупости, деточка, солнечные часы тем и замечательны, что их не надо носить при себе, не надо утром разбивать их со злости, что не вовремя звонят. Они будут служить тебе вечно. Они не отбивают время, и время в них не течет и не сыплется, время в них просто есть — всегда, когда ты можешь зажечь солнце». — «Тёрн, а как же быть, если пасмурно станет?» — «Смешная ты, Алька, кому нужно время, когда пасмурно? Такое время пусть проходит без следа и без счета. Следить надо только за солнечными часами, только они и приносят радость».

И улыбается все при погожем солнечном свете. Знаете, что устраивали в римском театре? Осужденных на смерть заставляли разыгрывать целые спектакли. Им же все равно — они и так приговорены к смертной казни, так отчего ж не пощекотать нервы пышным матронам, мудрым сенаторам и народу, который сидит на ступеньках? Изображал смертник то Прометея, прикованного к скале, и настоящий орел в самом деле выдалбливал ему печень, то, к примеру, Икара. Приковывали его где-то в самой выси, будто он и правда летел к солнцу, — и вдруг все обрывалось, ломались и рассыпались крылья, а Икар падал вниз и разбивался насмерть, и римляне аплодировали удачно разыгранному зрелищу, где все было достоверно, даже сама смерть. Среди зрителей мог сидеть кто-то, кому тоже вскоре грозила подобная смерть, — разве узнаешь все наперед? — и он аплодировал вместе со всеми. Все улыбалось в свете яркого солнца.

Вы слышали когда-нибудь, как умирают актеры? В их смерти актерства и позы может быть куда меньше, чем в смертях всех других людей. Был у нас актер, я его еще застала, посредственный такой актер, с запутанной биографией, — я не буду вам этого пересказывать, это вам ни к чему. Он был болен, знал, что у него рак, но убеждал себя и всех окружающих, что это лишь никчемная простуда. И вот вдруг — вызов на съемку фильма, он этого вызова, может быть, всю жизнь ждал, ну и поехал: со своей болезнью промокал в грязи, стыл на ветру, умирал на съемках, понимаете? Умирал — и не умер, пока не кончили снимать все его сцены, до последней. А вы говорите — справился с ролью.

«Наталя, кто дал тебе этот текст?» — спросил бы Тёрн, если бы у меня хватило духу произнести все это вслух. Разумеется, если бы хватило духу…

Олександра Ивановна подошла к Натале, села рядом:

— В одиночестве, Наталя, — что это? А я собиралась поговорить с тобой.

— И вы?

— Звучит, как «и ты, Брут». И я.

— Жаль. Я думала, вы понимаете, поэтому ничего не говорите, не расспрашиваете.

Рука старшей коллеги легла на колени девушки, и Наталя увидела, что кожа на этой руке суховатая, немолодая, и будь маникюр поярче, напоминала бы руку матери.

— Расспрашивать не буду, Наталя. С чего бы это мне расспрашивать? Я, наоборот, рассказать хотела кое-что.

— Рассказать? А-а… А то я сижу вот и жду — когда же наконец начнется?

— А что должно начаться?

— Неужели, думаю, Метелица так и будет играть на гитаре, Артемида и Галько — потихоньку шептаться, Коташка — виснуть на шее у Маркуши, Олександра Ивановна снисходительно улыбаться — и никто никому ничего не скажет?

— А что должны были сказать?