Бенефис

Здесь любой способ будет хорош, все равно, как он это сделает, какие скажет слова, — но он заставит ее играть Беатриче, играть так, как он ей велит. Неправда, что она будет работать как попало. Она этого просто не умеет. Полетит ко всем чертям ее глупое упрямство и неверие в себя, он уже знает, ощутил на репетициях, как она точно и мгновенно выполняет каждую поставленную им задачу, он еще не успел додумать до конца — а она ловит его мысль, какой же ей расчет отказываться от совместной работы?

— Я нехорошая? Может быть.

Давно — когда это было? — бог знает как давно, готовя персональную выставку в Киеве, взяла с собой дочку, и вскоре отец получил телеграмму:

«Встречай Алю попутчицей Иванченко рейс 2815 остаюсь в Киеве три дня Мария».

Если учесть, что Натале было тогда всего три года, то телеграмма такого содержания могла показаться по меньшей мере странной, тем более что ни о какой попутчице Иванченко отец и понятия не имел.

Рейс 2815 задерживался сперва на час, потом еще на два. Попутчица Иванченко прилетела другим рейсом, и отец узнал об этом, когда властный голос по радио предложил ему подойти к дежурному. Там находилась и попутчица Иванченко — солидная дама с многочисленными чемоданами и сумками. Отец присматривался к ее багажу — Альки он среди вещей не приметил. Попутчица проинформировала бодрым голосом, что девочка едет поездом с надежным человеком — театральным художником Олексой Тернюком. Описав Тернюка, женщина сказала, что перепоручила ему ребенка потому, что не знала, вылетит ли вообще из Киева. Поезд прибывает в полночь, вагон, кажется, седьмой.

В полночь отец дрожащими руками отобрал у незнакомого парня свою сонную, перепуганную и усталую Альку. Она пробормотала: «Он пусть тоже идет. С нами».

Так началось их знакомство с Тернюком.

— Знаешь, мне до безумия хочется сыграть Джульетту в одном дворе Старого города, там можно поставить спектакль без оформления. Захочешь, я покажу тебе этот двор.

— Что ж, покажи, — ответил он, и понятия не имея, что значило для нее такое признание.

Задевая за все, что попадалось на пути, небрежно поправляя и снова разбрасывая, Иван пробирался к ней ужасно долго, как с противоположного конца света. Она успела вволю посмеяться, пока он наконец оказался рядом. Тут она тряхнула головой, так что тяжелый узел волос сдвинулся на плечи и рассыпался, и перестала быть солидной и неприступной. Иван, все еще боязливо, обнял ее, ощутив скользкую мягкость волос. Чайник все еще отягощал ее руку.

Спокойно, вроде бы даже равнодушно ответив на поцелуй, Наталя отстранилась, сдула со щеки волосы.

— И такое уже было… Так как — согласен ставить «Ромео и Джульетту» в старом дворе, без декораций?

— А разве такого не было?

— Ну и что? Я и говорю — чего только не бывало на свете! Вон Метелица читал сегодня Лукреция. Лукрецию легче жилось — тогда еще не успели столько намудрить. Просто я хочу сыграть на том дворе Джульетту.

— Сыграть?

— А, ты о заявлении? Пытаешься приручить меня? Таким дешевым способом? Пусти, я поставлю чайник, напьемся крепкого чая. Индийского. Из запасов магараджи. Хозяин мастерской — магараджа, разве я тебе еще не сказала?

Иван отступил, чувствуя себя пижоном, самым обыкновенным оболтусом, пацаном. Он ругал себя последними словами и снова не знал, что делать. Наталя почти на ощупь расставляла чашки, заваривала ароматное зелье. Она держалась так просто и непринужденно, естественно, что и ему ничего больше не оставалось, как снова вернуться на свое место на топчане. Ивану все было безразлично. Все равно, что завтра будет — утро вечера мудренее, — сейчас он ощущал только усталость.

— Пей чай. Тебе с сахаром? Я — без. Этому научил меня Тёрн. Еще в детстве. Он уверял, что сахар и лимон убивают настоящий вкус чая… Ой нет, этого не тронь, пусть нож так и лежит — это поставлено для натюрморта, нельзя трогать. Как мизансцену.

Иван глотнул горячей душистой жидкости, не спросив, кто такой Тёрн. А спросить хотелось. Вполне вероятно, мастерская и принадлежит этому Тёрну.

— Ты просил Олександру поговорить со мной?

— А что?

— Точно рассчитал. И я могла бы послушаться, не начни она выдумывать притчи.

— Какие притчи?

— Об этом твоем Выпейпиво. О сером человечке.

— В основе всякой притчи — правда.

— Напугать меня хотели таким будущим? Знаешь, что в самом деле страшно? От тебя чего-то ждут, требуют, на тебя рассчитывают, потому что возлагали надежды, а теперь боятся проиграть, как на ипподроме, когда не на ту лошадь поставили. И нервничают, подгоняют, подбадривают. Ради собственного выигрыша. Или престижа.

— Я же говорил: ты нехорошая.

— Надеются — а ты понимаешь, что дать ожидаемого не можешь. Что исчерпался родник. Я читала где-то табличку — знаешь, теперь мания вешать таблички. «Хлеб — народное добро — не ешь его».

— Почитай его, — автоматически поправил Иван.