Беовульф

— Унферт рассказывал, будто на болотах всякая пакость обитает, — несмело сказал Северин, которому внезапно стало холодно. Плащ не грел, а солнечные лучи будто перестали давать тепло. Усилившийся ветер посвистывал между зубьев-менгиров чересчур пугающе. — Получается, в Даннмёрке живут… Живут злые твари помимо Гренделя?

— А где их нет? — отмахнулся Хрокмунд. — У вас, в землях франков, иначе? Водяников в омутах не раз видывали, тени странные в тумане ходят. Давно, ещё в детстве, я на берегу приметил Ледяную Деву — едва ноги унёс… Тьфу, ромей, накличешь! Нельзя о других говорить здесь.

— Нам — можно, — будто невзначай заметил епископ. — Мы люди иной веры, и наш Бог защитит от любой напасти. Он закрывает уши галиуруннов от наших речей, потому и «накликать» у меня или Скильда никак не получится. Поверь слову годи — я знаю, о чём говорю.

— Жрецу я поверю, — нахмурился Хрокмунд. — Хороший бог. Расскажешь о нём потом? И всё равно, не надо говорить лишнего, всякое случается…

Ремигий хитро покосился на племянника: вот, мол, как надо миссионерское слово варварам нести. Доступно и просто, без навязчивости, подкрепляя речи своим авторитетом.

Что искал епископ, какие приметы высматривал? Непонятно. Иногда спускался с седла, заметив странное углубление на сырой почве в низинках между холмов, разглядывал древние камни, на которых рука древнего человека оставила свой след. Изредка бурчал под нос, что Эрзариха следовало бы наказать за то, что без разрешения уехал с Беовульфом на дальнее капище — сейчас лангобард очень бы пригодился, следопыт он отменный. Но ведь не накажешь, Эрзарих — свободный человек.

Начало вечереть, на болотах стало донельзя неуютно — в глубоких тенях от холмов и редких скальных выходов начали мелькать едва заметные белёсые огоньки, будто тусклые искорки. Удивляла постоянность ветра — никаких порывов или перемен направления: казалось, что ветер истекает из единого источника, находящегося где-то в стороне Полуночи, как водный поток в горах. Ни сильнее и ни слабее, а с неизменной силой…

Появились новые звуки — выпь утихла, зато явственно различалось бульканье воды в омутах, на поверхность всплывали огромные пузыри. Хрокмунд вполголоса сказал, что это водяники и утопцы просыпаются. Ночь скоро, а ночью живому человеку тут делать решительно нечего!

Ремигий столь прозрачный намёк понял и развернул лошадь — пора ехать обратно в Хеорот, незачем рисковать лишний раз.

Лошади внезапно присели на задние ноги и боязливо попятились — над тоскливой равниной разнёсся плач. Настоящий плач, почти человеческий, с низкими стенающими нотками. Где-то в отдалении незримое существо рыдало, изливало свою горечь освещённому багровеющим предзакатным солнцем миру, вплетало в эту бесконечную руладу неразличимые и непонятные слова, терявшиеся среди надрывных стонов.

— Что это такое? — очень медленно и тихо вопросил епископ. — Хрокмунд?

— Не знаю, — шикнул дан. — Какая тебе разница, годи? Это не человек!

— Но и не зверь… — Ремигий бросил взгляд на перепуганного Северина и сказал по-латыни: — В этом голосе нет ярости, только страдание. Тебе не кажется?

Северину так не казалось — в доносящихся с начавших покрываться пеленой тумана болот завываниях он видел только угрозу. Да, именно угрозу: затихнув на несколько мгновений, плач сменился на гневные, злобные взрыкивания, слышные то чётче, то совсем затихающие.

Где-то совсем рядом в трясинах всплеснуло и захрипело. Хрокмунд схватился за меч, Северин непроизвольно коснулся рукояти кинжала с рунами. Ремигий застыл, вслушиваясь.

— Это он, — сквозь зубы молвил епископ, натягивая поводья и пытаясь удержать испуганную лошадь. — Обе руки на отсечение даю — Грендель! Не знаю почему, но я в этом убеждён! Дракон Фафнир произнёс слово «обида»…. Не зло, а обида! Не могу объяснить более разумно, это наитие, предчувствие! Называйте как угодно! И прячется тролль именно здесь, а не в море. Кажется, я даже знаю, где именно…

— Дядя, надо вернуться!..

Лошадей пустили рысью по недавним следам, не успевшим исчезнуть за столь краткое время. Миновав четыре или пять римских миль, всадники вышли на изумрудно-зелёное вересковое поле, Хрокмунд моментально отыскал ориентир — одинокую скалу, торчавшую посреди всхолмий, приказал взять левее.

Солнце, отстоящее на семь пальцев от горизонта, светило прямо в глаза и готовилось уйти в воды отдалённого Гесперийского моря.

— Галопом, — приказал Ремигий. — Мы должны оказаться в Хеороте до заката. И помните — за нами идёт тень…

Северин непроизвольно оглянулся. Что имел в виду преподобный? Ночную тьму, накатывающую синей звёздной волной с востока или…

Или того, кто стенал и плакал на болотах?

* * *

— Боюсь, отдохнуть этой ночью не получится, — сказал епископ Северину. — Какая жалость, что Беовульф не вернулся… Без него нам придётся туго.

Картулярий угрюмо промолчал — ему было страшно.