«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Эпоха Петра рассматривалась русской журнальной критикой в качестве одного из наиболее благодатных объектов исторического изображения: «Едва ли какая-либо история сравнится с одним временем Петра, где множество необыкновенных лиц и событий, борьба азиатских нравов с европейскими, появление женщин в обществах, толпа приезжающих иностранцев и проч., кажется, ждут творца-романиста»[167].

П.И. Бартенев записал со слов пушкинского друга П.В. Нащокина: «Пушкину все хотелось написать большой роман. Раз он откровенно сказал Нащокину: «Погоди, дай мне собраться, я за пояс заткну Валтера Скотта!»[168]. (Интерес Пушкина к В. Скотту подтверждается и другими мемуарными свидетельствами, например, записью в дневнике М.П. Погодина 1 мая 1827 г.: «говорили о Скотте»[169].)

Впоследствии, рассуждая о достоинствах первого пушкинского исторического романа, В.Г.Белинский так объяснил этот интерес: «…Пресытившись стихами, мы захотели прозы, а пример Вальтера Скотта был очень соблазнителен»[170].

Пушкин чувствовал в Вальтере Скотте «родственную душу». Автобиографические признания шотландского романиста удивительным образом это «родство» подтверждают: «У каждого шотландца имеется родословная, – писал В. Скотт в 1831 году, – это его национальная привилегия, столь же неотъемлемая, как его гордость и его бедность. Мой род не был ни выдающимся, ни захудалым. В нашей стране он считался знатным, ибо как по отцовской, так и по материнской линии я был связан, пускай отдаленно, с древнейшими фамилиями»[171]. Вполне по-пушкински! В «Опровержениях на критики» Пушкин, словно говоря о В. Скотте, заметил: «…Англичанин дорожит строкою старого летописца, в которой упомянуто имя его предка…» (XI, 162). Совсем неслучайно рядом с черновиками романа о царском арапе, в той же рабочей тетради, Пушкин сделал известную запись, под которой вполне мог бы подписаться и Вальтер Скотт: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» (XI, 55).

Было и еще одно обстоятельство, довольно деликатного свойства. Дело в том, что первое пушкинское обращение к исторической теме – трагедия «Борис Годунов» – было весьма прохладно встречено новым правительством. 14 декабря 1826 года Бенкендорф сообщил автору издевательскую резолюцию Николая I: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман, наподобие Валтера Скотта». Ни о какой переделке, конечно, не могло быть и речи[172]. Но «ссориться с царями» Пушкин из-за этого был не намерен. Вы желаете роман «наподобие» Вальтера Скотта? Пожалуйста: «Мы напишем исторический роман из русской жизни, на который и другие полюбуются»[173]. Это будет роман вполне «наподобие» Вальтера Скотта. Роман о царском арапе.

«История народа принадлежит поэту», «Истина сильнее царя». Две эти пушкинские формулы, вместе взятые, предельно точно определяют идейную позицию автора романа о царском арапе. Пером исторического романиста водит современная ему жизнь. И вот на поля первой страницы вальтер-скоттовского «Ивангое» (старое написание. – А.Б.) лег рисунок виселицы с пятью повешенными декабристами[174]…

30 ноября 1825 года ссыльный Пушкин в письме из Михайловского советовал А.А.Бестужеву: «…Возьмись-ка за целый роман – и пиши его со всею свободою разговора или письма…» (XIII, № 228).

Прошло полтора года, и Пушкин сам взялся за «целый роман» и начал работать над ним удивительно быстро и легко, «со всею свободою разговора или письма». Начал так, как будто бы ясно видел перед собой – одну за другой – пестрые картины XVIII века и внимательно следил за своим героем, пребывающим то в парижских гостиных, то во дворцах русской столицы.

«Разговор его был прост и важен»[175] (VIII, 5), – сказано об Ибрагиме в первой главе романа. Этими же словами можно обозначить и общую тональность всего пушкинского повествования. Он с самого начала счастливо нашел тот неповторимый – лаконичный и яркий – стиль, который обозначен в истории русской литературы как стиль пушкинской прозы.

Судя по датам в рукописи, работа над первыми главами продвигалась очень быстро. Специалисты считают, что все шесть глав романа о царском арапе вчерне были написаны уже в августе 1827 года[176]. Во всяком случае, к 10 августа были завершены две главы и начата третья.

Разумеется, такая «скорая» работа предполагала наличие четкого, тщательно продуманного плана. Известно, как высоко ценил Пушкин искусство композиции. Математически рассчитанный план Дантова «Ада» он считал «плодом высокого гения» (XI, 42). Что касается пушкинского романа в стихах, то в нем, по утверждению автора, «время расчислено по календарю» (VI, 193). Однако в бумагах поэта никаких следов первоначального плана «Арапа…» обнаружено не было.