«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Блажен в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями…

Эти строки тоже написаны в 1827 году.

«Строитель чудотворный»

Когда родное сталкивается в веках, всегда происходит мистическое. Так Пушкин столкнулся с Петром. Когда он заводит о Петре – сейчас звучит тайное.

Александр Блок. Записные книжки, 1901

И все-таки для Пушкина роман о царском арапе – это прежде всего роман о Петре I, о его времени. «Семейственные предания» попали на страницы исторических летописей. И здесь возникла исполинская фигура Петра – не медного, но живого[284].

В двух эпизодах с Петром Пушкин употребляет в романе старомодно сейчас звучащий глагол «приближиться». В ямской избе «государь приближился» к Ибрагиму, в доме Ржевского дочь хозяина Наталья «приближилась довольно смело» к Петру. В романе о царском арапе Пушкин сам «приближился довольно смело» к великому царю, увидел его вблизи, «домашним образом», сохранив при этом ощущение исторической масштабности его личности.

Новаторскими для того времени были простота и естественность, которыми дышит вся сцена в ямской избе – первая с участием Петра:

«В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. «Ба! Ибрагим? – закричал он, вставая с лавки. – Здорово, крестник!» Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову» (VIII, 10).

Точный комментарий литературоведа: «Непривычной, даже невероятной, была сама ситуация: царь… в ямской избе… облокотись на стол… читает газеты! В исторических романах 1820-х годов монарх обычно изображался в обстановке, так или иначе характеризующей его как государя: на заседании совета, в момент торжественного выхода, во время приема послов, на тайном совещании с доверенным лицом, во главе войска и т. д. Вне привычного антуража, свидетельствующего о его сане, государь мог появляться только инкогнито, в чужом костюме, и в этих случаях читатель всегда догадывался о тайне, о том, что перед ним лицо, скрывающее свое истинное положение»[285].

Русский классицизм возвел ореол божественности вокруг Петра. Уже в «Стансах» 1826 года Пушкин дал свою трактовку его образа:

То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник (III, 40)

В романе о царском арапе эта линия была продолжена. Мы видим Петра глазами его молодого крестника: в сенате, «разбирающего важные запросы законодательства, в адмиралтейской коллегии, утверждающего морское величие России», «в часы отдохновения рассматривающего переводы иностранных публицистов или посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого» (VIII, 13). Петр-труженик, Петр-строитель – вот главное амплуа царя в романе. Пушкин откровенно любуется им. Петр в фокусе устремленных на него со всех сторон взглядов – сторонников и сподвижников из числа «нового дворянства», родовитых бояр – противников реформ, прибывшего из-за границы «петиметра». Петр деятелен и неутомим. Пушкин как будто вспоминает образ Петра, нарисованный еще Державиным в 1794 году:

Оставя скипетр, трон, чертог,
Быв странником, в пыли и в поте,
Великий Петр, как некий Бог,
Блистал величеством в работе:
Почтен и в рубище герой[286]

!