«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Татьяна Цявловская делает оговорку: «Обстоятельства отъезда Пушкина были иные. Но тон! – угадывается ее тон, Воронцовой, особенно в последних строках: «Графиня заключала письмо страстными уверениями в любви и заклинала его хоть изредка ей писать, если уже не было для них надежды снова свидеться когда-нибудь»[372].

Собственная пушкинская переписка эмоционально и стилистически перекликается с романом о царском арапе. И здесь вспоминаются строки из письма Пушкина к Е.К.Воронцовой: «Осмелюсь ли, графиня, сказать вам о том мгновении счастья, которое я испытал, получив ваше письмо, при одной мысли, что вы не совсем забыли самого преданного из ваших рабов?» (VIII, 71–72).

Линия графини Д. в последний раз возникает в петербургском разговоре Ибрагима и Корсакова:

«Ну, что графиня Д.?» – «Графиня? она, разумеется, сначала очень была огорчена твоим отъездом; потом, разумеется, мало-помалу утешилась и взяла себе нового любовника: знаешь кого? длинного маркиза R.» (VIII, 15).

Графиня Д. в черновике именуется графиней L. Зовут ее Леонора, об этом мы узнаем из письма Ибрагима. Возлюбленная арапа – предшественница блистательных дам «не первой молодости» из цикла «светских» повестей Пушкина 1828–1829 годов. На это впервые указала А.А.Ахматова[373]. Она же подчеркнула связь этих повестей с романом французского писателя Б. Констана «Адольф». Например, пишет Ахматова, самая тема повести «На углу маленькой площади» – адюльтер, и судьба женщины, открыто нарушившей законы света, несомненно указывает на французские традиции[374].

Многие мысли и наблюдения, разбросанные по страницам романа о царском арапе, нашли отклик в позднейших пушкинских произведениях, в том числе и в маленьких трагедиях. Один из таких откликов, как отметила А.А. Ахматова, связан с образом графини Д. Цитата из романа: «Что ни говори, а любовь, без надежд и требований, трогает женское сердце вернее всех расчетов обольщения» (VIII, 5). Сравним с репликой Дон Гуана из «Каменного гостя»:

Я не питаю дерзостных надежд,
Я ничего не требую, но видеть
Вас должен я, когда уже на жизнь
Я осужден[375]

. (VII, 157)

Имя Леонора должно было, очевидно, подчеркнуть литературную реминисценцию: героиню «Адольфа» зовут Элеонора. Описывая ее внешность, Б.Констан замечает: «Прославленная своей красотой, хотя уже не первой молодости» (сравним с пушкинскими словами о графине Леоноре Д., которая «была не в первом цвете лет, но славилась еще своею красотою»)[376].

Впрочем, это имя перекликалось и с романтической балладой немецкого поэта Г.А. Бюргера «Ленора», которая была известна русским читателям по переводам В. Жуковского и П. Катенина[377].

Еще одна перекличка. Пушкин замечает в III главе «Евгения Онегина»:

Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни… (VI, 64)

Несмотря на это наблюдение, мир Парни продолжает незримо присутствовать в пушкинском творчестве. Когда-то французский поэт воспел юную деву по имени Элеонора, которой в молодости давал уроки музыки. Пушкин запомнил эту романтическую историю. Французская героиня его «Арапа…» получила имя Леонора, а мнимому учителю французу из другого романа дано подлинное имя французского поэта, которого звали Эварист Дезире де Форж!

На образ графини Д. так же как и на всю поэтику парижских глав «Арапа Петра Великого», по мнению исследователей, оказали влияние и такие шедевры французской литературы, как роман «Опасные связи» Шодерло де Лакло[378], трилогия Бомарше.

Все это, наверное, так и есть – Пушкин, конечно, учитывал достижения европейской словесности[379]. Но, вводя в ткань своего первого исторического романа фривольную новеллу о парижских похождениях арапа, рисуя портрет французской аристократки, дамы высшего света, Пушкин в первую очередь отталкивался от такой близкой и знакомой – современной ему русской действительности.

На сем лице лишь гнева след…
Да, может быть, боязни тайной,
Чтоб муж иль свет не угадал
Проказы, слабости случайной. (VI, 182)

Эпистолярная перекличка продолжается и после «расставания» автора с романом. Только теперь мысли и образы перетекают из художественной прозы Пушкина в его переписку. И тогда вновь мелькает образ парижской возлюбленной Ибрагима.

Сравним два письма. Герой пушкинского романа прощается с графиней Д.: «Я еду, милая Леонора, оставляю тебя навсегда. Пишу тебе, потому что не имею сил иначе с тобою объясниться.

Счастие мое не могло продолжаться. Я наслаждался им вопреки судьбе и природе. Ты должна была меня разлюбить; очарование должно было исчезнуть. Эта мысль меня всегда преследовала, даже в те минуты, когда, казалось, забывал я все, когда у твоих ног упивался я твоим страстным самоотвержением, твоею неограниченною нежностию…» (VIII, 9).