Берег мертвых незабудок

– Дурак! – Она вздрогнула, встряхнула его. – Никто, никто так не думает, ни я, ни Роза, ни даже этот… твой, чтоб его!..

Вальин молчал – он ушел слишком далеко. Назад, в мир, где за болью обязательно была радость, где были Бьердэ, Сафира и отец. Были сказки и замки из песка, были исповеди, и не было еще Эльтудинна, Арнста и Ирис. И власть… там не было власти, казалось, она останется в чужих руках навсегда, ведь эти руки не знают ошибок и не способны на зло. А Ирис говорила и говорила:

– Когда меня привезли и я столкнулась с тобой в час недуга… я испугалась, плакала, думая о том, что отец выдал меня – меня, младшую, ненужную, последнюю! – Вальин содрогнулся от чужой гулкой боли. – Выдал за… чудовище. Я прокляла его, и себя, и тебя, я стояла на подоконнике и думала, не разбиться ли мне. Но потом… – она глубоко вздохнула, – я вышла из комнаты, решив иначе: убежать в город. И тут снова увидела тебя, уже другого. Такого… – рука обвела скулу Вальина, – прекрасного. Как ты смотрел, как держал спину, как приказывал… я узнала тебя только по одеянию и мечу. И я поняла. – Она вздохнула хрипло, отрывисто. – Ты заколдован. Проклят. А сказки врут. Каждая принцесса, настоящая принцесса ищет вовсе не Принца, а Чудовище.

Ирис замолчала. Отняв ладонь от глаз, Вальин наконец посмотрел на нее. Она по-прежнему плакала, он же не чувствовал ничего, кроме желания разжать ее руки и сказать простые слова: «Больше ты не обязана в это верить, Принц ждет». Но он лишь спросил:

– И… что же, Ирис? Я никак не расколдовываюсь, правда?

Она отвела глаза.

– Ты… не хочешь. Или у меня не получается. Почему?

Увы, этого ей не понять никогда. И было бы слишком жестоко пытаться объяснить, рассказать в красках, сколько дурных воспоминаний скрыто за одним только цветком на ее ладони и как сложно их отринуть. Поэтому Вальин сказал лишь:

– Арнст хороший человек, но будь осторожна. Ты очень юна, и…

– Я ничего ему не позволяю, – хмуро прервала она, уже хотя бы не отрицая очевидного. – Ничего. Я хочу, чтобы первым был ты. Только ты, и…

Вальин взял ее за подбородок, заставляя склониться ниже. Ее щека была солено-горькой от слез, как и губы. Ирис пугливо вздрогнула, заморгала.

– Ты никогда не целовал меня сам…

Не отвечая, он улыбнулся.

– Иди. И, пожалуйста… утешь его за меня.

«Ведь я уже не сумею».

– Что между вами… – начала она, но Вальин просто не мог возвращаться к тому, что серыми и черными пятнами маячило на военной карте. Поэтому он сказал лишь:

– Позови его поужинать. Без меня. Кусок в горло не лезет… А мне в башню пусть принесут только вина, предстоит о многом подумать.

– Я тебе так противна? – Она все искала его взгляда, уже едва владела голосом, казалось, готова умолять: – Вальин! – В глазах опять блеснули слезы. – Ты только скажи. Ведь я его прогоню не дрогнув, я прогоню всех, я…

Как же она запуталась и как устала искать, куда пустить корни. Вальин знал это чувство как никто, и жалость в нем поднялась сильнее, до кома в горле. Он не мог сказать «бедная моя девочка»:

Ирис уже считала себя взрослой. Не мог сказать: «Если ты прогонишь всех, у тебя не останется никого, и нас это не сблизит». Не мог сказать ничего от сердца: там почти ничего не осталось за эти приливы. И получилось лишь формальное:

– Ирис. – Он легонько сжал ее руку в своей. – Нравы двора достаточно свободны, чтобы король и королева имели любовников, любовниц или и тех и других. Это было еще до моего отца. И все, чем ты можешь меня осчастливить… – он сам заглянул ей в глаза, стер слезы, – это правильный выбор. Выбери человека, который будет тобой любим. И который будет любить тебя, а не цветок на твоей ладони.

Ее щеки залил румянец – но уже не смущения, не вины. Яркие губы задрожали, глаза заблестели, и крепко сжались маленькие кулаки. Он обидел ее. Выдал себя окончательно, поставил какую-то точку и сам это знал. Давно было пора.

– Что ж… – деревянно шепнула Ирис. – Щедрость твоя безгранична. Хорошего вечера, Вальин. Надеюсь, и ты еще сможешь осчастливить хотя бы себя, если не меня.

Он понял суть ее слов, но не нашелся с ответом, опять ощутил лишь вину. Скорее всего, это отразилось во взгляде. И тогда Ирис добавила суше, злее, так, что наконец он понял: она действительно давно выросла. И он знает ее не лучше, чем Арнст – его самого.

– Хочешь меня освободить, что бы это ни значило? Хорошо. Тогда хотя бы раз, хотя бы сегодня приди ко мне в спальню.

Прежде чем отойти, она склонилась и нежно, долго, не отводя глаз, поцеловала его запястье. По пути из залы она не оборачивалась.

* * *