Берег мертвых незабудок

В делегации лишь один человек чурался обитателей Жу – граф Розы. От него было никуда не деться, он ревниво следил за своим королем всякий раз, как оказывался поблизости. Благо, порой и он расслаблялся, смягчался: например, когда служанки или дочери местных баронов окружали его щебечущей стайкой. По скупым рассказам Вальина Эльтудинн догадывался, что там, в Ганнасе, у Розы есть возлюбленная, и неожиданная… но ему это не мешало. И в такие швэ, довольный и смущенный, он тоже казался обычным человеком, с которым приятнее пить вино, чем воевать.

Порой даже удавалось уйти вдвоем, уйти надолго – пока все, например, любовались светящимся прибоем. Тогда они просто бродили по окрестностям, тихо говоря обо всем подряд. В городе – искали светлые и темные церкви, заходили внутрь, вглядывались в лица богов на фресках. Эльтудинн по-прежнему сожалел, что ди Рэсы не приехали, но более не настаивал: судя по всему, оба художника не желали покидать свой город даже ненадолго. Он гордился и местными мастерами: да, в их работах не было такой силы, зато они умели найти глубину в самом поверхностном задании, не повторялись и… хорошо знали своего короля. В одном храме – светлом, построенном взамен того, что разрушили темные фанатики, – Вальин долго глядел на изображение Дараккара, чей плащ украшали тонкие серебристо-зеленые побеги крапивы. Глаза его были полны печали.

– Не стоило, – сказал тогда он.

– А я думаю иначе, – ответил Эльтудинн, хотя крапива на плаще и для него когда-то стала сюрпризом. Он попросил «напоминание о Ганнасе». Может, перестарался.

Вальин прикрыл рукой незрячий глаз, всмотрелся внимательнее и вряд ли мог не увидеть очевидного. Бог, запечатленный на фреске еще до схождения к людям, был не только прекрасен, но и довольно узнаваем. Вальин опустил взгляд на жертвенник, где лежало несколько рубиновых гроздьев винограда; свечи бросили резкие блики на его изуродованные виски. Язвы как никогда напоминали листья.

– Зачем ты сделал это?

Эльтудинн смотрел какое-то время на его профиль, потом отвел взгляд. Присев перед жертвенником, вынул из карманов одеяния несколько витых раковин и положил к винограду. Что сказать? Ему казалось, все очевидно. Но как произнести вслух…

– Ты почти святыня для меня, – выдавил он.

– Что?.. – Глаза Вальина расширились. Он поднес руку к груди. Кажется, испугался, смутился. Не удержавшись, Эльтудинн засмеялся. – Ну что?! – В этом недоумении он напоминал ребенка. – И что только происходит в твоем уме…

– Не волнуйся, – постарался успокоить его Эльтудинн, вставая. – Я же не стану приносить тебе жертв. А если совсем честно… – он усмехнулся, – во многом за этот образ стоит сказать спасибо не мне, а художникам. Видимо… они думают похоже.

Вальин промолчал – зябко обнял себя за плечи, опустил голову. Во взгляде читался беспомощный вопрос, и становилось все понятнее: слова ему неприятны, далеки от того, что он хотел бы услышать. Эльтудинн, впрочем, и сам осознавал их высокопарную глупость, просто не мог в этих стенах, перед этой фреской подобрать других. И он попытался просто объяснить:

– Ты лучшее, что напоминает о прошлом. – Эльтудинн вздохнул и сделал к Вальину осторожный шаг, в который раз осознавая: между ними давно нет разницы в росте. – Ты достойный король, сын своего отца и при этом другой. У тебя столько отняли, а ты простил и стал мудрее; ты…

– Я вовсе не уверен, что простил, – тихо отозвался Вальин.

– Но ты хотя бы живешь с этим. И не множишь зло. Это уже немало. Я же…

Продолжать он не стал. Просто вспомнил дядиных сторонников, в чьи дома разрешал врываться своим последователям. Разрешал, закрывая глаза на то, сколь многими движет желание вовсе не отомстить за сюзерена, а вынести побольше мебели, картин, монет и драгоценностей. Он звал это «чистками». У Вальина ничего похожего на чистки не было – за пределами предавшей его отца части стражи.

– Тебе тоже, кажется, важнее добро, – мягко возразил Вальин. – Хотя держаться за него тебе не менее сложно.

Он смотрел внимательно, без упрека, но и без жалости. Их разделяли падающий из окна свет и меньше шага. И потому, привычно прислоняясь на миг лбом к чужому лбу, Эльтудинн увидел, как вдруг переменилось лицо Вальина. Дрогнули черты, сдвинулись брови. Сходство с нарисованным богом стало еще явственнее.

– И все же я не хочу быть святыней. Ни для тебя, ни для твоих художников, ни для кого-либо еще. – И снова он повернулся к фреске. Она была довольно свежей, очень нравилась Эльтудинну, но все же он заставил себя спросить:

– Заставить их все перерисовать? Или, может, отрубить им головы? Руки?

Вальин удивленно глянул на него и засмеялся. Он понимал – или надеялся, – что это шутка. Эльтудинн лишь грустно улыбнулся. Сам он этого не знал.

– Я верю, что ты за добро. – Вальин прищурился и коснулся лбом его лба уже сам. – Не разочаровывай меня. Пусть останется как есть, но больше не пишите подобного.