Берега дождя: Современная поэзия латышей

«Во имя существования рода...»

Во имя существования рода
кому-то все время приходится уходить.

Яблоко падает далеко от яблони,

и матери жаль,
и на осенних ветрах она проклинает
блудного сына.
И дети все
забывают материнскую плоть,
и матери плачут.

И тоже порой проклинают.

Жалея.

Продолжение рода

предполагает уход
даже от себя самого.

Сын, я уже тебя

не вижу за горизонтом,
но мне легко.

Ибо уйти можно лишь двояко —

бросая
или же продолжая.

Не путайте продолжающего

с заблудшим.

Отец не увидит сына,

сын – отца,
но лунною ночью
магнитное напряжение
подается на их души
и тестирует:
что есть эта несоединенность —
разрыв
или же связь,
существующая между планетами,
и, стало быть, продолжение.

Письмо из продленности

У меня на дереве
горят четыре листка,
и это не все.

Еще есть время

до еще одних заморозков,
но это не долго.

Еще я горю

четырьмя огнями сразу,
и это много.

Еще при свете этих огней

я каждый день наблюдаю тебя,
и это все.

После первых заморозков

на голых ветвях
останется единственный пламень белки,
и это надолго.

«Не плачь...»

Не плачь.
Ты соснам моим над обрывом подмыла корни.
Хватит.
Уже и вода зацвела корягами черными.
О них
разбивается круглое лунное блюдо.
Те, что промышляют
орехами на берегу,
в омуте, полном коряг,
купаться не будут.
Не плачь.
Пока что.

«Чем дни становятся дольше...»

Чем дни становятся дольше,
тем мы становимся дальше
от бывших у нас
ночей.

Случается,

они нас еще навещают,
как взрослые дети
старых родителей.

Еще привязаны

их игрушки
к самому небу,
но вряд ли
мы ими станем играть.

Звездными именами

мы теперь называем
времена года
и стороны света.

Но это —

другие игры.

Минувшей ночью

ко мне приходила
чужая девушка.

Она смотрела

прямо в глаза
с особой доверчивостью
и ожиданием.

И исчезла.

И вздрагивала
оконная занавеска,
пока я не понял,
что это след
твоего дыхания.

«Отапливаемые центральным отоплением...»

Отапливаемые центральным отоплением
никогда не бывают согреты,
как нужно —
где только можно,
когда только можно,
они разводят костры,
которые идут за ними,
а они смотрят
застывшими глазами
в этот живой огонь,
с ностальгией,
с эмиграцией
в этих застывших глазах.
Господи, пожалей их, они так красивы.

В разжигании огня

есть свои первоклассники,
гимназисты,
магистры,
академики,
мэтры и подмастерья,
но нет несогревшихся.

Разводят огонь

чем угодно
и, в общем-то, всюду,
он хорош для всего:
можно варить еду,
сушить одежду,
сунуть руку
и клясться.
Это уж как когда.

«Как перелетные птицы...»