Берега дождя: Современная поэзия латышей

Я превратился
в одно-единственное серое око:
из серых луж
пьют серые голуби;
серый дождик
серые лужи
вгоняет в серую дрожь;

на горизонте

из серых башен
серая клякса…

Серый туман,

клубясь, наползает,
как пепел пожарища…

Я превратился

в одну-единственную серую ноздрю:
ворсинки шарфа
меня щекочут —
как в двигателях сожженный бензин;
серые пятна
на досках лесов —
как будто плотник прошелся;
запах гари —

вчера в этом городе

день загорелся, скроенный наспех,
и я в это
серое утро
вчерашний угар вдыхаю.

Он – старый солдат,

проснувшийся от одной-единственной
боли в костях,
ноющих к перемене погоды
в местах ранений,
которые многих на той войне выжгли
дотла, —
он тоже чует запах горелого.

Он – мчась по ступенькам —

еще выстраивает те формулы,
что заставят шататься фундамент физики,
скрепляя который,
сгорели многие, —
и снова воняет гарью.

И по всей квартире,

по всей улице,
по всему городу
паленого серый запах.

Я просыпаюсь

в час предрассветных сомнений
и по уши зарываюсь в серый и рыхлый пепел,
по которому мы ежечасно
и ежеминутно
бредем к своим
собственным радугам.

Мы каждое утро,

порядком еще не проснувшись,
влезаем в этот
вчерашний
густой серый пепел
и, почти не задумываясь,
трамбуем его,
превращая в асфальт на сегодня.

«Я рад...»

Я рад,
что тогда ошибся,
и то, чего я боялся,
оказалось зверью на пользу.

Я боялся

тех красных ягод
на снегу
и выше —
в стеклянных сучьях,
ибо, будучи человечьей породы,
я видел там
капли крови…

Как стынущей

красной картечью
стволы набивает
голод…

И голодная птица стынет,

превращаясь
в ледышку…

А вышло —

красные капли
на снегу
и выше, в стеклянных сучьях, —

это те самые угли,

у которых любая птица
может греться
до весны,

пока я не вышел

жечь и палить повсюду
костры зеленого цвета,
несущие, отцветая,
красные угли
жизни.

«В конце непопулярной улицы...»

В конце непопулярной улицы,
на невоспетом углу,
на непримечательном дереве
сгрудились птицы,
улетая на юг.

В их силуэтах

читалось
их тяжелое бегство
от морозов.

В желтые листья

выпал
к корням рябины
их певчий корм.

И горькими ягодами,

обагренными соком,
дерево договорилось с птицами
молча.

И сказало —

пусть они пьют, клюют, хватают, тащат…

Ведь их путь

не пройден и наполовину.

И птицы молча

брали ягоды
по половинке.

В конце непопулярной улицы,

на невоспетом углу,
под непримечательным деревом
я постучался
в твою
неприметную дверь.

«Листопад, диктующий условья...»