Берега и волны

— От людей всё зависит. Ситуация — это сцена. Грязь не пристаёт к чистым людям. Я не про себя — моряк чистым не бывает. А ты — умница. Думаешь. В папу, наверное.

— Спасибо. Ты — милый.

Он хотел что-то возразить, но она вскинула руки, приближая палец к его губам, и добавила:

— Строитель каютных планов. Ррры на тебя! Пойдём быстрее. — Она вся вжалась в его тело и радостно лизнула колючий мужской подбородок и шею… — Опасный! А так умно говоришь, как лапшу на уши развешиваешь. Ты — не зануда? — засмеялась, откидывая назад голову и отстраняясь, будто собралась бежать.

— Есть немного. Но я исправлюсь.

— Я прослежу.

Дальше шли молча, тесно прижавшись. Плечиком к плечу, путаясь ногами, словно срослись. Иногда кто-то спотыкался, тогда оба приноравливались, чтобы шагнуть вместе — правая его, левая её…

«Мы подошли друг другу, как два соприкоснувшихся облачка — придумала она или вспомнила. — Сколько слов и мелодий бушуют сегодня в моей душе… Сколько хочу сказать своих слов! Но боюсь чужих глаз!»

— В каждой каюте живут мысли и мелодии её хозяина. Только надо прислушаться и услышать. Я как-то ночевал в квартире своих знакомых. Отец у них пропал где-то вместе с судном, сразу после перестройки. Тогда многих недосчитались. Я всю ночь не мог уснуть. Мне казалось, я слышу море, скрип переборок. Голоса. Песни. Слова. Я всю его жизнь услышал и говорил с ним. Мне казалось — он может вернуться.

— Вернулся?

— Не знаю.

Он — умолк. Она — боялась потревожить его. Вспомнила каюту, иллюминатор, стол…

— А в твоей каюте живут твои мысли и сны?

— Конечно.

— Я могу их услышать?

— Я сам расскажу тебе…

Пришли на судно. У трапа кто-то сказал ему:

— Тебя мастер просил зайти.

— Сейчас?

— Да, там что-то с отходом связано.

— Когда?

— Похоже, с утра побежим.

Он оставил её в каюте:

— Кофе, чай, сахар, лимон — сама, пожалуйста. Я к мастеру и вернусь. Пожалуйста.

— Не волнуйся. Я всё понимаю. Я справлюсь. Иди.

— Ты никуда не денешься?

— Не бойся.

— Молодец. — Он поцеловал её, но она чувствовала, что атмосфера корабля и моря отрывают его от неё.

Он вышел. Она упала в кресло и обняла голову, пытаясь унять внезапную дрожь. Из-за двери или из-за переборки слышались голоса. Громкие и чужие. Кто-то травил анекдоты или морские байки. Как несколько часов назад это делал Васька. Но слова были чужие и непонятные:

— Чифуля, у меня шпринг1 короткий — до хлеба не дотягиваюсь — подай, пожалуйста…

— Дамочка на скользкой улице упала, как фигуристка на льду, да так перевернулась, аж шпигат2 видно…

— Повариха стала: одной ногой на трапе, другой — на пароходе… А тут волна — кач! — чуть по ДП3 не разорвало девушку…

К счастью, вернулся Серёжа. Работа изменила его. Он стал сдержанным и о чём-то думал. Она поднялась.

— Уже рассвело совсем. Мне надо идти.

— Тебе надо идти? Ты же не работаешь сегодня?

— Мне просто не хочется, чтобы меня здесь видели. Это может повредить тебе.

— Мне это уже не повредит.

— Всё равно. Тебе, может быть, просто неудобно сказать мне, что пора разбегаться. Я помню об этом сама. Не смотри, пожалуйста. Мне надо переодеться и привести себя в порядок.

— Я не смотрю. Я сейчас тоже переоденусь и провожу тебя.

— Если тебе неудобно, я могу пойти от трапа сама.

— Ты очень предупредительна.

— Надо идти.

— Послушай, мы завтра уходим в рейс. Я хочу провести этот день с тобой.

— Ты хочешь так мало?

— Не пытайся меня уколоть. Тебе не идет быть ершистой. Я понимаю, ты нервничаешь.

Она вдруг смирилась:

— Прости. Я, действительно, не знаю, как поступить.

— Тебе неприятно со мной?

— Приятно. Конечно, приятно. Как ты можешь не видеть этого?.. Я просто не знаю, что делать… Я боюсь влюбиться в тебя. Ты не бойся, я только чуть-чуть… Чуть-чуть полюблю и уйду.

— Один не глупый человек сказал: хочешь большего — напрягайся, не хочешь напрягаться — довольствуйся малым.

— Ты это к чему?

Он не успел ответить. Раздался стук в дверь и Васька просунул голову:

— Прошу добро! — лицо его пылало одеколонной свежестью и улыбкой самодеятельного конферансье. — Вижу, что можно! — Распахнул дверь настежь, пропуская смущающуюся подругу, будто по частям: плечо, ножка, грудь в кофточке, покорно прильнувшая к верному спутнику головка, другое плечико и вся грудь! — Кофе готов, влюблённые! — Васька поставил на стол горячий кофейник. — Подруга! Готовь чашки!

Подруга отделилась, частично, от фигуристого спутника, текучей полутенью манипулируя чашками. Чашки стали наполняться кофе, а каюта — ароматом. При этом приклеенная к Ваське Глашенька, успела наклониться и выдать тайное: «Сначала уснул, и я уж подумала: всё — палач умер и казни не будет. Ошиблась я: так казнил, так казнил — просто жить хочется! Спасибо, Танечка!»

Васька был в ударе и пел, играя на публику:

— Увезу тебя я в тундру…

— Увези на Канары, там тепло, — запричитала подруга.

— Это не ко мне. Прости, подруга, я — моряк, а потому — без денег.

— Без денег, Васенька, как без любви — всегда один. — Она отряхнула с его плеча невидимые глазу пылинки.

Он подставил другое плечо:

— А дядя-голубятник учил нас, пацанов, что всё лучшее в жизни прилетает, как голуби на чердак… По любви.