Берега. Роман о семействе Дюморье

Общение со столпами артистического общества отнюдь не вскружило ему голову; напротив, он только отточил свое чувство юмора, а еще у него наконец проявились задатки сатирика. Все они так много о себе воображали – Лейтон[108], Миллес и прочие иже с ними, – впрочем с полным на то основанием, ведь они великие люди и имена их останутся в памяти потомков… Но черт побери! Неужели им никогда не приходило в голову тихонько усмехнуться про себя и спросить: «Да какое все это имеет значение?»

Вэл Принсеп был потешным парнем и отличным товарищем; здоровущий как бык – шестнадцать стоунов веса, шесть футов и один дюйм роста; у Кики всегда была слабость к гигантам. Или Уоттс – неисправимый романтик. Как-то раз он пригласил Кики на ужин в Малый Холланд-хаус[109]. Кики явился в вечернем туалете и обнаружил, что на встретившем его хозяине старая, заляпанная краской блуза и домашние туфли – ни галстука, ни воротничка. Уоттс угостил всех присутствовавших отменным ужином, но сам ел только поджаренный хлеб с маслом.

Среди приглашенных был Берн-Джонс[110], и Кики к нему немедленно потянулся. Ангел, а не человек, такой тихий, воспитанный, и – боже правый! – как он работает с цветом!

Почетными гостями был Миллес с женой. Миллес действительно был неописуемо красив и несколько рисовался в роли всеобщего любимца, чем поверг Кики в легкое смущение. Жена Миллеса, которая раньше была женой Рескина[111], Кики разочаровала – совершенно никакая, поделился он впоследствии с Томом, удивляясь, зачем Миллесу понадобилось с ней бежать.

– Я от кого-то слышал, что Рескин был чертовски рад сбыть ее с рук, – теперь я понимаю почему, – добавил он.

На всех подобных приемах Кики был неизменно востребован как певец-любитель, в течение вечера его обязательно просили что-нибудь исполнить.

Его это совершенно не смущало: петь у него получалось естественно, без усилия, как пел когда-то его отец; не исключено, что публике его исполнение нравилось больше, чем усилия профессиональных вокалистов. Вечера проходили приятно, ему все очень нравилось, оставалось желать только одного: чтобы он, как женатый человек, мог брать с собой Эмму, вместо того чтобы тащиться часа в четыре утра в свою комнатушку на Бернерс-стрит, в одном экипаже с огненноволосым Суинберном, который был слишком пьян, чтобы оставаться занятным собеседником.

Вернувшись с одной из таких вечеринок, он нашел дома совершенно безумное письмо от Джиги, присланное экстренной почтой из Компьена, куда его направили после Сомюра; в письме говорилось, что некий приятель согласился выкупить его из армии, что ему позарез надоела такая жизнь и может ли он приехать в Лондон и поселиться у Кики?

Да уж, на сей раз неисправимый Джиги хватил через край! Ни к какому другому делу, кроме военного, он был не способен, да и к военному не слишком, а тут вдруг надумал отказаться от всех видов на будущее и окунуться в гражданскую жизнь без гроша за душой. На следующий день пришла сумбурная открытка от Изобель. Ей Джиги написал примерно то же самое, пригрозил, что заявится в Дюссельдорф, – маму от этого едва не хватил удар.

«Единственный способ его образумить – повидаться с ним лично, – писала Изобель. – Я сегодня же поеду туда поездом. Мама страшно переживает, ей нездоровится, но все равно мне лучше поехать. Я вернусь через несколько дней».

Какая смута, какой переполох! Какой старина Джиги все-таки безмозглый и бестактный! Что он станет делать, уволившись из армии?

– Жалко, что он не твой брат, – пожаловался Кики Эмме. – Уж ты бы знала, как его приструнить.

Он как раз показывал ей картины в Национальной галерее, так что ответила Эмма не сразу.

– Знаешь, – произнесла она ни с того ни с сего, – я только что видела мисс Льюис из Дюссельдорфа, она посмотрела на меня, потом отвернулась и поспешно вышла. Вот ведь странно.

– А ты не ошиблась? – спросил Кики, мучительно краснея. – Это точно была она?

– Она, безусловно, – подтвердила Эмма. – Я другого не понимаю: почему она не захотела с нами поговорить?

Экая незадача, думал Кики, – уж он-то знал, что у мисс Льюис прекрасное зрение и долгая память. Это похоже на окончательный разрыв. Боже, ну как же неловко!

– А мне казалось, вы с Льюисами такие друзья, – заметила Эмма.

– Я сам не понимаю, – соврал Кики. – Пойдем посмотрим Ван Дейка.

Не дай бог столкнуться с ней снова! Он так и терзался до тех пор, пока они не вышли из Национальной галереи и не сели в омнибус.

– Тебе не кажется, что мисс Льюис почему-то меня невзлюбила? – спросила Эмма, возвращаясь к неприятной теме и глядя Кики прямо в глаза.

– Любовь моя, какая глупость! – сказал Кики и зевнул – верный знак глубочайшего смущения.

– Может быть, она была в тебя слегка влюблена в Дюссельдорфе?

– Вот вздор! – отрезал Кики. – У нас с ней нет совершенно ничего общего.

– Она очень хороша собой, – заметила Эмма.