Берендей

«Неужели, Михалыч его постирал?» – эта мысль ужаснула его. Одно дело потерять, потерянное можно найти. Но если Михалыч его выстирал, то надежды не остается вообще. Берендей кинулся в комнату отца и растолкал Михалыча.

– Михалыч! Михалыч! Проснись!

– Что, медведь? – Михалыч подскочил.

– Да нет, – рассмеялся Берендей.

– А… Мне медведь снился. А че тогда орешь?

– Ты мой свитер не брал, коричневый, в крови который?

– Который посередь кухни на полу валялся? В мешке?

– Да.

– В сени я убрал, в корзину с грязным бельем.

Берендей вздохнул с облегчением.

– А че?

– Да нет. Ничего. Спи.

Берендей прикрыл к нему дверь, чтобы не мешать, и зажег свет на кухне. Свитер и вправду валялся в корзине с грязным бельем. Он был толстый, грубоватый, связанный из темно-коричневых ниток. Кровь засохла, и определить, где она есть, а где ее нет, можно было только на ощупь.

Правый рукав пропитался кровью весь. Сверху донизу. И как определить, где на нем смешалась их кровь? И смешалась ли вообще? Берендей принюхался. Обоняние у него было много лучше, чем у людей, но не настолько чуткое, как в обличье бера. Пахло кровью. Обернуться зимой, да еще и с Михалычем в соседней комнате, ради того, чтобы понюхать свитер? Можно было вырезать большой кусок, а лучше взять весь рукав. Но носить это на груди представлялось несерьезным. И потом, опять же, не было гарантии, что кровь их все же смешалась.

Берендей вздохнул. «Только спасая свою жизнь», – говорил отец. А разве он не спасает свою жизнь? Он вышел на крыльцо, прихватив с собой свитер и замок, и надежно запер дверь снаружи. Если Михалыч проснется, он не сможет выйти во двор. А если он что-то увидит в темном окне, то наверняка подумает, что обманулся.

Берендей вдохнул ночной воздух. Он никогда не оборачивался зимой. Но, кроме Михалыча, никого вокруг не было, и он посчитал, что за несколько минут ничего не произойдет. Берендей выпрямился – он любил оборачиваться стоя. Посмотрел вверх и спустился с крыльца: однажды он обернулся на крыльце и пребольно стукнулся головой о балку, поддерживающую крышу. Он не на много прибавлял рост – сантиметров на тридцать-сорок. С Заклятым не сравниться. Но иногда и тридцати сантиметров хватало. Он снова вдохнул, собираясь с духом и… обернулся.

Ночной зимний воздух не был неподвижен. В нос ударили запахи. Скудные зимние краски померкли, но все вокруг заострилось и сделалось выпуклым. Он как будто глянул на мир через одноцветную линзу – зрение обострилось, но потеряло цвет.

И его залил восторг. Как и всегда, когда он становился бером. Чувства его в медвежьем облике были намного сильней – и страх, и радость, и любовь. И мыслям справится с чувствами было намного сложней. Но этому-то он и учился с раннего детства. Этим-то и отличался от Заклятого – сохранять ясность мыслей, когда чувства стараются их заглушить.

Ему непременно захотелось зайти в зимний лес – принюхаться, осмотреться. Лес манил, звал, обещал много интересного и приятного. Он был еще медвежонком – любопытным и игривым. А через минуту пришел голод. Голод грызущий, мучительный, непреодолимый. А вслед за голодом – злоба. Берендей опустился на четыре лапы и осмотрел двор – чего бы съесть? Из-за стены дома доносился храп Михалыча.

Берендей мотнул головой и поднялся на крыльцо. Его дело обнюхать свитер и вернуться домой. Он нагнулся над правым рукавом: пахло бером, и кровью бера. И его собственной кровью. А еще овечьей шерстью, и мылом, и потом. Он тщательно вынюхал рукав сверху донизу. Кровь смешалась, в этом не было никаких сомнений. И при этом в нее вплелся какой-то новый запах, не присущий ни крови Заклятого, ни крови Берендея по отдельности. Ниже локтя и до середины предплечья.

Берендей поднял тяжелую голову и снова глянул в лес. И вернулся в человеческий облик. Ему не понравилось оборачиваться зимой. И голод не оставил его. Он вспомнил, что завтракал сытно, но легко, потому что собирался на охоту. А после этого съел только гранат, очищенный Михалычем.

Он открыл замок и вернулся в кухню. Оберег подождет. Михалыч говорил что-то про пирог с мясом.

Юлька вернулась домой поздно. Она оставляла записку, что уехала к Людмиле готовиться к экзамену, поэтому рано ее никто и не ждал. Ей просто повезло, что Людмила ни разу не позвонила ей на домашний телефон. Верней, повезло ее родителям.

– Юлька, это ты? – спросила мама из комнаты. Она опять сидела за компьютером и рисовала свои дурацкие картинки. Впрочем, нет, не совсем дурацкие. Некоторые Юльке очень нравились. Но, в общем и целом, она считала мамино увлечение напрасной тратой времени.

– Да.

– Иди посмотри, я нарисовала медведя.

– Сейчас, разденусь, – ответила она, стаскивая сапоги.

Она сняла шубку и глянула в зеркало. Губы ее еще горели, хотя прошло почти два часа с того времени, как они расстались с Егором. Но, вроде как, в глаза это не бросалось.

Юлька зашла в комнату к маме.

– Ну, где медведь?

Мама торжественно повернула к ней монитор. Медведь был похож. Можно сказать, как живой.

– Ну, он же совсем не страшный! – разочарованно протянула Юлька.