Бери и помни

Только Федор Кузьмич… уступивший первенство за столом, чувствовал себя неловко и думал: «Для чего Фефелиху призвал, дурак? Для раздору? Стыд-то какой заново. Что Фефелов скажет? Вот уж не подумал так не подумал. И все детки, разъязви их. Эта еще, Нюська, расшвыркалась — не пьет что все пьют, а кипяток. Да много ли с нее спросишь: деревня и есть деревня. Шла бы в свою комнату и швыркала. И этот боров хохочет, Вовка-то, за руку Ирину хватает, бессовестный, а та бабища, не смотри, что учительница, красно говорит, выставила груди как на продажу. Какая она учительница? Марьяшка вторая. Тут и улыбаться нечего. Чему эта Дарья разулыбалась, сдурела на старости?» А на Фефелову Федор Кузьмич и вовсе не смотрит, волнуется девчонка, закалывает волосы шпилькой, приколоть не может.

Второй тост выпало говорить ему, и Федор Кузьмич неожиданно разоткровенничался:

— Один ты у меня человек, Илья. Поздравляю. Радостный. Не смотри, что иной раз обидное слово скажу, на то я и отец. Да и рос ты, ей-богу, не как все…

— Повело старика, — шепнула Нюська Марье Антоновне.

— Пусть говорит, — ответила та, — его словами не торговать…

А Федор Кузьмич между тем и сам спохватился, что не туда повернул праздничную речь, насколько мог вытянул из плеч шею и громко закончил:

— Правь городом, сынок, как положено, на страх врагам!

— Напугал, бестолочь непутевый, — в тишине сказала Дарья Ивановна. — Чего кричишь-то?

Посмеялись над Федором Кузьмичом, но выпить не выпили, помешал звон упавшей на кухне крышки кастрюли и голос Андрея:

— Совсем сдурела, курва разноглазая, щи посолить не может…

Федор Кузьмич за минуту взмок, вытер лоб и щеки ладонью, а Дарья Ивановна выложила на стол руки и зашептала:

— Беги, Нюська, с похмела ополоски хлебат — я их на плите забыла.

И сама подхватилась трусцой, вздрагивая полным телом.

— Сейчас дела будут, — недовольно сказала Марья Антоновна, и все как по команде стали ждать.

Андрей пришел со стулом, потряс у стола взъерошенной головой и чуть приоткрыл щелки глаз:

— Простите, если что… Разрешите присесть…

— Гусь свинье не товарищ, — бросила Нюська, мстя мужу за оскорбление.

— Ничего. Я, между прочим, со всякой свиньей пью, — ответил Андрей и сел рядом с женой.

Теперь вся зыковская семья была в сборе. Федор Кузьмич повторил тост, выпили, и в неловкой тишине заговорил Андрей, тяжело пригладив волосы:

— Давечь нажрался за брата-депутата. — Он обычно говорил, не обращая внимания, слушают его или нет: как-то так выходило, что всегда слушали. — Не помню, как домой пришел. Сплю сщас, а мне сон снится, будто иду я по улице, а впереди меня женщина. — Андрей пробежал по столу двумя пальцами. — Не женщина, а эдельвейс прямо… Я, конечно, не удержался и за ней. Догоняю, а это Нюська… Даже проснулся.

Нюська покраснела и отодвинула чашку с недопитым чаем.

— Чего ахинею несешь? Не проспался?

— Такой уж я есть, — продолжал Андрей. — Вся моя жизнь в этом сне: бегу, бегу, а зачем — сам не знаю…

— Меньше бы пил, — бросила Нюська, а Надя Фефелова спросила серьезно:

— Как это понимать, Андрей, твои слова?

— Это, Наденька, так понимать следовает, — попом-проповедником заговорил Андрей. — Самое лучшее состояние человека — сон. Во сне ты и хороший и честный, ничего плохого не делаешь и душа у тебя чувствительная, тонкая будто, а проснешься — смотришь: ничего нету. Одни и те же лица. Вот, например, как у меня? Во сне я всякие грезы вижу, красоту всякую, во сне я вместе с Суворовым воевал, с Петром Первым разговаривал, а проснусь, мне только и надо что похмелиться, потому что никакой вовсе красоты и нету, когда проснешься… Жена вот у меня, сами видите…

— Ты на себя посмотри, — ответила Нюська.

— Я и на себя смотрю… И во мне ничего красивого нет. И ни в ком. Про Илью спросите? И в Илье ничего нет. Илья даже еще хуже. Потому что он не своим умом живет, а чужим. Пусть хорошим, но чужим. И так все другие…

Федор Кузьмич знал, что Андрей сейчас замолчит, привяжется к стакану, как дитя к соске, а все начнут спорить. Андрюшкины слова — блажь, городит всякую всячину, пустомеля. Он будет похохатывать и качать головой, отчего не поймешь, соглашается он со всеми или не соглашается.

Действительно, тут же заспорил Илья:

— Как это ты сказал, Андрей? Что я живу чужими мыслями? Так мне не стыдно ими жить, потому что они не просто хорошие, они великие… Скажу прямо: я хочу жить и живу мыслями Ленина…

Резкий тон Ильи вспугнул Федора Кузьмича. Сроду Илья такими словами не бросался. Да и перезавернул сейчас, видно. Какими мыслями Ильича он живет? Ни одного известного дела не сделал. Песенки слушает да на машине раскатывает. Этак-то все могут к Ленину присосаться…

— Фу-ты, — вздохнул Зыков-старший, — остепенись… Заблудился совсем от выпитого…

— Правильно Илья говорит, — вступилась за Илюшку Ирина. Ее упругий и острый взгляд остановился на Федоре Кузьмиче: — В чем же, по-вашему, папа, Илья заблудился?