Бери и помни

— Не с кого пример брать, Илюшенька. Это я тебе честно говорю. Потому и дурак я. Прямо замучило любопытство. Думаю, возьму пример с брата родного, с тебя то есть, а потом сам и соображаю: а вдруг он на левака поедет, брат-то мой, ты, Илюшенька, ты. За шестьсот рублей возьмет и поедет…

— Не поеду.

— А за восемьсот? — покосясь на солнце, спросил Андрей.

— И за восемьсот.

— Это хорошо, Илюшенька. Это прямо-таки замечательно.

И пошел в дом, бросив руки за спину.

Илья, как и все зыковские, был привязан к семье. Отца он почитал свято и слушал, временами боялся, но страх этот был особый, от любви. Нежно и стойко верил в доброту матери, охранял Дарью Ивановну, сызмальства много ей помогал. С братовьями был уступчив, дружен, любил их, при случае защищал, больше всего Андрея, сначала от отца с матерью, потом от жены. К инженерному делу младшего брата Вовки зависти не имел, потому что вообще к горному делу питал недоверие. «Лапотная это работа, — бывало, говорил негромким тягучим голосом, — у кого силы больше, тот и герой. Уж если учиться, так на учительство, как Ирина: там и интересу больше, и пользы». К Светке, младшенькой, относился будто к дочери: шоколадом кормил, другими сладостями, денег на кино давал больше, чем отец с матерью.

Из-за Ирины, случалось, перебрасывался с женой недобрыми словами.

— Знаю я эту вашу сестренку, — укоряла его в первые дни приезда Ирины Марья Антоновна, вытирая слезы на глазах.

— С ума ты, Машенька, сходишь, — отвечал Илья строго. — Как об этом подумать можно?

— Можно, и очень даже просто… У вас, у мужиков, одно на уме…

— Ирина сестра нам. Она честная, принципиальная.

— Нашел принципиальную, — распалялась больше Марья Антоновна. — Все соседи говорят, что ее на машинах возят…

— И пусть говорят… Это не наше дело… Возят Ирину, значит, так надо: она заслуживает, чтобы ее возили.

Поначалу Илья Федорович принял благосклонно слухи о дружбе Ирины с Владимиром. Но, помня старый разговор о том, что Ирина приехала к Зыковым, чтобы восстановить семью, однажды повел с Ириной разговор, и его одолело сомнение.

— Не знаю, что творю, — тогда призналась Ирина. — Баловство у нас все с Володькой. Распалили себя, хорошо, конечно, сладко, будто молодость возвратилась… Но к мужу все равно бы ушла, хоть сейчас… Да что-то он медлит, не решается. Расчет у него какой-то. Тоже отталкивает. Вот и блужу, будто ненормальная. Самой дико…

Тогда пожалел Ирину, запомнил ее тревожные слова. И всегда их вспоминал, когда видел Ирину с Владимиром.

2

Исполнять обязанности депутата пришлось Илье скоро. Как-то вечером к Марье Антоновне явилась соседка Полина Макарова, у которой нередко засиживался Андрей Зыков за рюмкой водки, и повела разговор о переселении с Отводов.

— Это как же будет делаться, Илья Федорович, объясните мне, — обратилась она к Зыкову. — Вот, допустим, у нас с Семеном хибара незавидная, вы у нас бывали. Так нам равную по площади дадут или как?

— А какую тебе надо? — отвечала за Илью Марья Антоновна. — Неуж трехкомнатную?

— Ну, Марья, мы тоже люди, — упорствовала Макарова, прикладывая руки к груди. Ее круглое лицо, синело от возбуждения. — Трехкомнатную не трехкомнатную, а двух для нашей семьи как раз…

— Кто же вам на двух человек хоромы отпустит? — спросил Илья, подойдя к соседке. — Тебе девять квадратов, Семену девять — восемнадцать, однокомнатная секция. Дадут вам ее — и живите…

— А еслив у нас детки будут?

— Когда будут, тогда Семен заявление в шахтком подаст…

— Не по-соседски вы рассуждаете, Илья Федорович, — заюлила Макариха. — Я вот прошлый раз с вашим Андреем разговаривала, он обещал: брат, мол, для соседей все сделает, а вы, я смотрю, о соседях теперь и не думаете…

— Ты, Полина, наговоришь тоже, — вступилась за мужа Марья Антоновна. — Как же ему для соседей только делать? А другие что скажут?

Макарова ушла с обидой, а Илье Федоровичу еще раз пришлось попотеть над переселенческой проблемой.

Люди есть люди, у каждого свое. Потянулись они к новому депутату: кто с жалобой, кто с предложением, кто с хитрыми мыслями.

Пришел один — дядя Вася Муравьев, с дальней окраинской улицы, пенсионер. Усы вразлет, в кудрявых волосах седина, роста гвардейского, остановился на пороге, спросил разрешения войти.

— Проходите, проходите, — выбежала из комнаты Марья Антоновна, каблучками тук-тук.

Дядя Вася прошел, сел к столу, пригладил разлетные усы.

— Я, сынки, вот с чем, — начал он приятным, песенным голосом. — Поскольку вы тутошняя наша Советская власть, я обращаюсь к вам со своей и старухиной заботой. Жить нам в каменном доме несподручно. Похлопочите нам плановую усадьбу да машину какую дайте, я сам свой домишко перевезу и построю. Для всех это дело полезное: у вас квартира освободится, а для нас — житье привычное, на вольном воздухе.

Приятно от такого разговора. Илья улыбается, обещает крепко помочь. А между тем смотришь — еще один посетитель. На этот раз худой мужчина с острым подбородком и темными редкими оспинами. Слово скажет — кашлянет, еще слово — еще раз кашлянет; тоже переселенческие заботы.