Беркуты Каракумов (романы, повести)

Письмо было как письмо. Но это была первая весточка от Тархана, и я метнулась к двери — скорее порадовать свекра и свекровь.

— Куда, шалтай-болтай? — закричал вслед Пошчи. — Хоть спасибо скажи!

— Тысячу раз спасибо вам, Пошчи-ага! — горячо поблагодарила я. — Пусть и для вас будут такие же радостные вести.

— Вот это годится, — сказал Пошчи.

Он стал вешать на шею свою сумку с письмами и газетами. Трудно ему было управляться увечной рукой, и я задержалась, помогла. Зато уж потом мчалась сломя голову — не разбирая дороги, напрямик, через борозды осенней пахоты. Обогнула трактор, на котором совсем недавно ездил веселый дядя Мялик. Теперь за рулем сидел незнакомый парень без глаза и с таким лицом, будто его куры клевали. Он закричал мне вслед что-то озорное, но я даже не оглянулась.

Стариков заметила издали. Они стояли возле своей кибитки и тревожились, глядя, что я мчусь по полю словно напуганный заяц. Я помахала письмом, дабы успокоить их. Но они совсем не испугались и поспешили мне навстречу.

— От Тархана! — крикнула я.

С трудом переводя дыхание, стала я читать.

— Отдышись и читай не торопясь, — пожалел меня Кандым-ага.

Но свекровь замахала руками:

— Пусть читает!.. Замолчи ты… пусть читает скорей!..

Дома она заставила меня перечитывать письмо снова и снова, жадно вслушиваясь, стараясь выловить что-то новое. А свекор хорохорился:

— Пусть дрожат изверги гитлеры! Сын Кандыма покажет им, что такое настоящий советский батыр!

Они так и не отпустили меня больше на работу. Обхаживали, аж боязно было, поили чаем, угощали шурпой и пирожками. Свекровь плов затеяла. А мне кусок в горло не лез — лучше бы уж ворчали, как всегда, привычнее оно и спокойнее…

Прослышав о письме, наведывались соседи, спрашивали, что сообщает Тархан о том-то или том-то парне. "Как он может знать обо всех?" — недоумевала я на их беспонятливость. Они обижались: "Почему не может? Односельчане же! В одно войско их призвали!" Я, как умела, пыталась вразумить обиженных. И тоскливо сжималось сердце, когда доносились причитания и плач вдовы Мялика.

Что-то еще не давало мне покоя, а что — никак сообразить не могла. И лишь когда поздно вечером пришла с поля Айджемал, я поняла: всем родным, близким, знакомым передавал приветы Тархан, одну Айджемал обошел, не упомянул ее имя в письме. Мне вдруг стало обидно, и я ни с того ни с сего крепко обняла Айджемал.

— Ты чего? — удивилась она.

— Просто так, — увильнула я, уже стыдясь своего порыва. И чего я, в самом деле, как маленькая расчувствовалась! Ну не передал и не передал, беда невелика, может, забыл просто. Или описка. Однако все равно жалость точила, как тошнота. И Айджемал жаловалась, что ее тоже поташнивает. С чего бы это, а?..

Через несколько дней, посопев за моей спиной и посмотрев, как ловко я заполняю сводки и графики, Кемал-ага сказал:

— Из района вчера одна приезжала. Ругалась: много, мол, ребятишек школьного возраста не учится. Объясняю: Тойли, мол, и Сапар-ага не справляются, остальные учителя — на фронте. А мое, говорит, дело маленькое, я в райком доложу, если не организуете школьные занятия. Такие-то вот, дочка, дела. Днем бегаем, ночью бегаем — все ищем, как лишний час к суткам прибавить. Людей не хватает, хоть плачь, — там дырка, тут прореха. Придется в школу тебе идти, будешь пока хоть первоклашек учить.

— Диплома у меня нет, — сказала я. — У Тархана диплом. Я только десятилетку кончила.

— А десятилетка — это тебе что? — сощурился Кемал-ага. — Она, брат, не хуже иного диплома.

— Как скажете, — согласилась я. — Пойду учить, если сумею.

— Сумеешь, — заверил он. — Только учти: от сельсовета тебя не освобождаю.

— Управлюсь ли?

— Это уж дело твое. Обязана управиться. Нынче все мы обязаны справляться с тем, с чем вчера не справлялись. Время такое, что слова "не могу", "не умею" на склад сданы. Понятно тебе?

— Мне-то понятно, да старики ругаться станут, что домой поздно прихожу.

— Поговорю с ними, — пообещал Кемал-ага.

У меня мелькнула шальная мысль:

— Может, они мне разрешат здесь жить?

— В конторе? — усмехнулся Кемал-ага.

— Нет, — сказала я, — вместе с Найле, она предлагала… целых две комнаты. Они собирались там с Ахмедом — это муж ее — жить, но его в армию забрали, ей одной скучно. Она еще говорила: "Рви, Аня, оковы шариата".

Кемал-ага снова усмехнулся, посмотрел на меня как на незнакомую, будто первый раз видел.

— Так уж прямо и "рви"! Прыткие какие, погляжу. Рвать тоже с умом надо да с оглядкой, а то таких дел наворочать можно, что не расхлебаешь… Ладно, поговорю. Оно и в самом деле для тебя так сподручнее будет — и контора рядом, и школа близко, не надо из одного конца аула в другой бегать.

Вечером Айджемал притащила полмешка курека — нераскрывшихся коробочек хлопчатника.

— Чистить буду, — сообщила она невесело.

Я наложила полную миску лапши, оставив в казане долю Кепбана.

— Давай кушать.

Айджемал ела кое-как и после нескольких глотков отложила ложку:

— Не хочется.

— Опять тошнит? — спросила я неизвестно почему.

Она метнула на меня быстрый, настороженный взгляд исподлобья.