Беркуты Каракумов (романы, повести)

— Ребеночка она больше положенного носила, — рассказала Кейик-эдже. — Ну, а Тувак — она же всезнайка. "Наелась, — говорит, — поди, верблюжьего мяса, аппетит свой сдержать не можешь, теперь будешь, как верблюдица, целый год носить". Да и потащила ее к рябому Ата. У того верблюд здоровенный что твой бархан. Тувак заставила бедняжку под ним пролезть. А верблюд — он скотина безмозглая — то ли ногой ее ударил, то ли брюхом придавил. В общем, умерла она в родах. И девочка мертвенькая родилась. А уж такая хорошенькая, такая хорошенькая! Вылитый Кепбан. У меня волосы на голове зашевелились.

Глава десятая

Я вернулась в село.

Кейик-эдже не дала даже дверь дома отпереть — утащила к себе, как трофей военный, усадила на почетное место, угощение выставила. Я не отказывалась, особенно пить хотелось с дороги.

Не успели по пиале выпить, Тойли пришел. Он уже оправился после отъезда Найле, выглядел подтянутым, деловитым.

— Вовремя объявилась, — сказал он. Мы тут в школе совсем замотались. Представляешь — двое на такую ораву детишек! Сапар-ага, он совсем старенький, ветром ого качает, на ходу спит — где ему с сорванцами управиться. Подписка у нас недавно была на заем. Дружно прошла, сознательно, никого уговаривать не пришлось, как до войны. Я тут… С парторга, понимаешь, стопроцентный охват требуют… Так я тебя тоже подписал. Если возражаешь, сам выплачивать буду.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Вы больше ничего не придумали?

— Ладно, — сказал он, — не ершись. Почему не позвонила, когда из больницы выписывалась? Телефон-то есть. Мы бы транспорт организовали.

— И оркестр со знаменами, — дополнила я. — Чего беспокоить пустяками занятых людей? Не маленькая, на попутных добралась.

— С малышом трудно.

— А Еламанчик у меня парень понимающий, самостоятельный, — сказала я. — Верно, сынуля?

Он ответил:

— Гу! — И стал ловить ручонками солнечный луч.

После полудня к нам зашел Кемал-ага, пыльный и усталый. Он почмокал над Еламанчиком, сделал ему "рожки". Малыш сразу же уцепился за председательский палец. На лице Кемал-аги мелькнула, улыбка, и он долго не отходил от колыбельки — ее раздобыла и подвесила в углу комнаты неизменная Кейик-эдже.

— Вовремя вернулась, — повторил он зачем-то фразу Тойли. — В сельсовете дела запущены, порядок бы навести не мешало. А тут еще одно — детишек ждем. Только что из района звонили.

— Эвакуированных? — догадалась я.

— Ленинградских, — уточнил он. — Люди по горло заняты. Все, кто передвигаться может, — на хлопчатнике. Много его требуется для фронта. А детишкам мы хотим сад колхозный предоставить — устроить там что-то вроде пионерского лагеря. Как думаешь?

— Подходящее место, — одобрила я.

— По-моему, тоже подходящее, — сказал он. — Значит, договорились?

— О чем?

— О лагере, конечно.

— Не понимаю.

— Болезнь на тебя подействовала, что ли? Правление колхоза назначает тебя директором лагеря, что здесь непонятного?

— Трудно будет, — смутилась я. — Сельсовет, школа, лагерь.

— Всем, девушка, трудно, что поделаешь, — сказал он. — Понимаю, что у тебя малыш и все такое прочее. Силой заставить не могу. Но дети там в основном русские. Им без отцов-матерей да без языка своего сладко, думаешь? А ты в русской школе училась, язык знаешь. Мы тоже не за Копетдаг уехали — поможем, если что. В общем, слово за тобой.

— Зачем мое нужно, если вы свое уже сказали.

— Это ты мне брось! "Свое…" Дело тут добровольное, и так три плуга тянешь.

— Согласна, — сказала я.

Он сразу оживился.

— Вот и хорошо. Это ненадолго. Я всегда говорил, что Алмагуль молодец, любое дело ей по плечу, руки у нее золотые…

— Не льстите так откровенно, Кемал-ага, а то уважать перестану, — засмеялась я.

И он засмеялся.

Легко мне было говорить с ним, просто, как с отцом родным. Бывает же такое, что к совершенно постороннему человеку начинаешь вдруг родственные чувства испытывать! Это не всегда объяснимо, но, по-моему, это куда лучше, чем объяснимая неприязнь к ближнему, — правда?

Появился Пошчи-почтальон, узнал, о чем разговор, заявил:

— Я тоже детишек люблю. Назначьте меня поваром в лагерь.

Как будто в шутку сказал, но шуткой эти слова не воспринялись. Тон какой-то не тот был.

— Письма носить кто будет? — грозно осведомился Кемал-ага.

Пошчи грустно покивал головой:

— Да-да… письма, шалтай-болтай… У меня, председатель, собаки в душе воют… сна вовсе лишился, хоть пальцами глаза закрывай. То похоронки, то треугольнички эти, то треугольнички, то похоронки… В самом деле, назначь другого на почту, сил моих больше нет лицо от людей отворачивать, словно это я, шалтай-болтай, односельчан убиваю!..

Кемал-ага рассердился.

— Умный человек ты, ровесник, а слова глупые говоришь. Кого назначу? Мерина своего, что ли? Вон Алмагуль — четыре вьюка тащит и не жалуется. Так что ты уж сделай милость, молчи, пока я на тебя Юсуп-агу не напустил. Вот Кейик твою, пожалуй, направим помощницей к Алмагуль…