Беркуты Каракумов (романы, повести)

— Я буду, салага! Уже у дырки стою!

— И я!

— И я!

— Меня пропустите!

Желающих оказалось много. Капитан Дроздов сказал:

— Морячок первым вызвался, первым и прыгнет. За ним прыгает Гусельников, третьим — инициатор всей этой затеи. Не сдрейфишь, Атабеков?

— Нет!

— Дальше — поочередно. Я выхожу последним. Справа у нас лес, попытаемся сосредоточиться там, чтоб по-тараканьи не расползаться. Все ясно? Ну, давай, моряк, благословись. Удачи тебе!

Из дыры в полу вагона ворвался холодный сквозняковый ветер. Моряк повозился, повис на руках, прыгнул. Поезд шел совсем медленно, морячку должна была сопутствовать удача, если не растеряется.

Гусельников нашарил в темноте Керима, обнял его, поцеловал в колючую щетину небритой бороды, шагнул к пролому. Керим, не задерживаясь, чтобы не растерять мужества, протиснулся за ним.

— До встречи в лесу, — напутствовал капитан Дроздов.

«Неужели это последние слова, которые мне доведется услышать?» — подумал Керим и разжал руки.

Оставшиеся в вагоне напряженно прислушивались, ожидая услышать страшный крик прихваченного крючьями человека. Однако лишь ветер шипел в проломе да постукивали колеса набирающего ход поезда.

— Следующий, — сказал Дроздов.

Следующего почему-то не оказалось, хотя поначалу возле пролома толпилось много желающих.

— Есть следующий? Не тяните!

— Сам прыгай!

— Ладно. Только теперь уже ждите следующего подъема.

— Давай! Ни пуха тебе, капитан…

Голова Дроздова исчезла в проломе.

Встречный поток воздуха швырнул его на шпалы, больно ударил подбородком обо что-то твердое. «Надо было повременить… подъем мал», — мелькнула мысль, и Дроздов сжался, нащупывая ногами опору, чтобы бросить тело в мерцающий просвет между двумя парами рокочущих вагонных колес. Они были совсем близко и мелькали все чаще…

15

Настали дни, когда люди хоть немного могли передохнуть от колхозных работ. Однако они не радовали ни Атабек-агу, ни Акгуль. Плохое письмо пришло от командования части, где служил Керим. В нем сообщалось, что «сержант Атабеков Керим Батырович продал без вести». Акгуль постоянно держала глаза на мокром месте, а старик ворчал: «Как это „без вести“? Человек не иголка, чтобы потеряться. Иголку и ту хорошая хозяйка находит, а тут — человек».

Но ворчанье не успокаивало, как не приносило успокоения и участие односельчан. Тяжкое ожидание поселилось в доме Атабек-аги.

Он уходил в степь, много охотился, и каждый клочок земли напоминал о молодости. Будь то возвышенность или лощина, такыр[35] или как[36], будь то бескрайние пески, нем-то похожие на только что остриженную овцу, или луговина с бело-бирюзовыми кустиками верблюжьей колючки — на всем был след его молодости, и это приносило некоторое облегчение от невеселых дум.

Вечером он возвращался домой. Шкурки пойманных лисиц сдавал как положено, зайчатина шла в домашнее хозяйство.

Черный казан стоит на трехногом тагане, булькает потихоньку. Но не еда там варится, а капканы, иначе лисы, корсаки, шакалы учуют запах железа и человеческих рук, обойдут ловушку стороной.

В булькающей воде капканы тихонько постукивают друг о друга. Старик сидит, сложив ноги калачиком, и думает, что его старые кости издают тот же звук, когда он поднимается или садится. «Высохли они от времени, отработали свое, их если шакалу кинуть — тот даже не понюхает. А у Керима кости молодые, сочные, крепкие, им еще долго носить по земле своего хозяина. Не бывает такое, чтобы молодой крепкий парень — и без вести: Отыщется обязательно!»

В соседней комнате стучит дарак[37] — Акгуль все-таки послушалась совета, оставила свою глину, взялась за ковер. Каждую свободную минуту ткет, ночи без сна проводит, особенно с тех пор, как дурное письмо пришло о пропаже Керима.

Атабек-аге хочется взглянуть, как у невестки идут дела, но он не хочет мешать ей, боится сглазить работу, хочет, чтобы портрет Керима получился хорошим. «Пусть трудится, а мы пока позабавим Назарчика, как забавляли его отца Керима и Керимова отца… Судьба ты, судьба, как я просил тебя не касаться черными пальцами своими деток моих, лучше меня возьми и успокойся, просил я тебя. Нечестно ты поступаешь, щадя отжившее и не щадя молодое!»

Акгуль вышла из своей «мастерской», подсела к свекру, послушала булькающий котел, в котором варилось железо.

— Сон мне приснился тревожный, дедушка… Керима видела.

— Пусть сон твой окажется пророчеством эренов[38], дитя мое, — успокоил старик.

— Плохой мне Керим приснился… голый совсем. На верблюде сидел и охотился. В руках у него ваше ружье. А вокруг змеи ползают и шипят…

Старик помял в ладони бороду, будто воду из нее выжимая.

— Думаю, сон к добру. Я говорил тебе, что Керим наш жив. Случись с ним что, аллах дал бы знак. Но он жив, и свидетельство тому — твой сон. Голого видеть — это к страданиям, к переживанию. Значит, он жив и переживает, что не может нам написать письмо. Ружье означает весть — скоро получим мы весточку от него.

— А змеи?