Беркуты Каракумов (романы, повести)

Дроздов тем временем разыскал среди скопища пленных двух военфельдшеров, приказал осмотреть раненых. А сам пошел по толпе, устроившейся на пустыре кто как смог, приглядываясь. Иногда останавливался, заговаривал — с одними покороче, с другими подольше.

Подошел к Гусельникову.

— Будем знакомиться, лейтенант?

— А чего же, — отозвался Гусельников, — будем.

— Меня Сергеем Васильевичем зовут. А тебя?

— Меня Николаем Парменычем. Попросту — Николаем.

— Давай попросту, я постарше буду. Доложишь, как в плен попал? Только без вранья, начистоту, иначе вообще помолчи.

— А мне врать не с руки, по глупости попал…

И Гусельников рассказал обо всем не таясь. Конечно, будь он поопытнее, не спешил бы с откровенностью, — кто его знает, кто он, этот капитан горластый, может, провокатор, если поглубже копнуть. Но Николай о дурном не думал, среди пленных только своих видел, даже того дурака рыжего, рядового Ситникова. Не сдержался, на Абдуллу пожаловаться: из-за него в плен попали, злости на такого не хватает.

— Бывает, ребятки, — проговорил капитан, выслушав Николая, в рассказ которого Керим то и дело вставлял, реплики. — Бывает… Конь, он об четырех ногах, да спотыкается. Не держите зла на приятеля своего. Споткнулся парень нечаянно… не по дурному же умыслу. Он и так, гляжу, переживает. Вы тут сидите разговариваете, а он как потерянный бродит. У него же на душе черным-черно, поддержать его надо, а не отталкивать, падающего толкать — самое последнее дело. Он сам свою вину искупит.

— Товарищ капитан! — после некоторого молчания решился Гусельников. — Скажите правду: если бы вам на моем месте оказаться, застрелились бы или подняли руки?

Капитан помедлил с ответом.

— Каждый должен на своем месте решать, лейтенант. Тут советовать да судить сложно, задним умом все мы бываем крепки… Думаю, что нет, не застрелился бы. Смерть ведь — это не только демонстрация, она и пользу какую-то принести должна. А какая польза от меня убитого? Никакой. Зато пока я жив, я имею возможность маленько насолить фрицам. Не согласен?

— А как же приказ Верховного. Главнокомандующего? — спросил Керим, которого тоже живо интересовала затронутая тема.

— Приказ, он, конечно, приказ, но ведь и он не машинам отдается, а живым людям… его, по-моему, тоже не с бухты-барахты выполняют.

— Когда вернемся, спросят, почему, мол, не выполнили…

— Надо сперва вернуться, ребятки, а там ответим, почему да отчего. Спросят, понятное дело, по спинке не похлопают, по головке не погладят. А мы ответим. Раньше времени не расстраивайтесь. Самое главное — духа не терять, верить в свои силы. Тот, кто духом ослаб, уже мертв, даром что не застрелился…

С наступлением ночи погода стала портиться. Поднялся ветер, понес всякий мусор, бумажки, тряпки — откуда только все это бралось! Потом налетела пыльная буря. «Прямо как наш „афганец“, — подумал Керим, прикрывая лицо рукавом. — И спрятаться некуда, голый пустырь. Вон парод в кучу сбился — чем не отара в Каракумах, когда буря застает?»

С полчаса немилосердно пылило, йотом хлынул ливень и вымочил всех до нитки. Дроздов разыскивал Гусельникова и Керима, к ним присоединились Сабиров, Ситников и еще несколько отчаянных голов. Совещание было коротким: решили воспользоваться непогодой и попытаться вырваться из лагеря. Этому, казалось, благоприятствовало все, даже прожектора на вышках почему-то не горели.

Под проливным дождем они ползли к колючей проволоке. Земля раскисла, превратилась в сплошное месиво, в котором ворочались пытающиеся хоть как-то укрыться от ливня люди.

До ограды оставалось совсем немного, как вдруг ударили с вышек пулеметы, вспыхнули прожектора, вырвав из тьмы несколько распластанных фигур у самой проволоки, — отчаянная мысль пришла в голову не одному Дроздову.

В снопы прожекторного света вбежали автоматчики. Пулеметы на вышках смолкли, их сменила скороговорка «шмайссеров». Распластанные у ограды тела дергались под ударами пуль и замирали…

…Их перебрасывали из лагеря в лагерь, как ветер гонит по степи перекати-поле. В каждом лагере — выматывающая силы и душу работа. Они усохли и почернели, лихорадочный блеск в их глазах тускнел. «Держитесь, ребята, держитесь зубами! — не уставал повторять капитан Дроздов. — Если сил нет, все равно держитесь».

Больше всех сдал Абдулла. Он перестал быть похожим на человека, как привидение ходил. Ни о чем не думал, ничего не желал — добраться бы до барака, рухнуть на голую доску, заменяющую, кровать, забыться до рассвета. Руки у него истончились, висели будто плети арбузные, глаза смотрели в пустоту. Николай и Керим ободряли его, пытались вдохнуть уверенность, что, мол, и на нашей улице будет праздник. Он не внимал ничему. «Он потерял себя, — догадался Керим, — потерял лицо мужчины!»