Берлин, Александрплац

(Виновен, виновен, виновен, ах, в том-то и дело, что надо было стать виновным, надо было бы стать виновным, надо было бы стать в тысячу раз более виновным!) Строже рецидив карают, и опять в тюрьму беднягу суд жестокий отправляет. (Франц, аллилуйя, ты слышишь? Стать в тысячу раз более виновным, в тысячу раз!) Вот еще раз он на воле, грабит, режет, жжет и душит, чтобы мстить проклятым людям за поруганную душу. Погулял, вернулся снова, отягченный преступленьем, и за это присужден был он без срока к заключению. (Ах, эта травля, эта проклятая проклятая травля, тот, про которого поют, прав, так им и надо.)

Но теперь уж он не плачет, над собой дает глумиться, и в ярме он научился лицемерить и молиться. Исполняет он работу, день за днем все то же дело, дух его угас давно уж, раньше, чем угасло тело. (Ах, эта травля, эта травля, эта гнусная травля, меня постоянно травили, а я ведь всегда делал все, что мог, теперь меня загнали в тупик, и я в этом не виноват, что же мне было делать? Меня зовут Франц Биберкопф, и это все еще я, имейте в виду.)

Он недавно жизнь окончил, и в весеннее веселье он лежал уже в могиле, арестанта лучшей келье. И ему привет прощальный колокол тюремный слал, кто потерян был для мира, смерть свою в тюрьме приял. (Внимание, господа, вы еще не знаете Франца Биберкопфа, этот себя за грош не продаст, если уж ему суждено лечь в могилу, то у него на каждом пальце будет по одной душе, которой придется докладывать о нем Боженьке: сперва мы, а потом уж Франц. И нечего тебе удивляться, Боженька, что этот Биберкопф пожалует к тебе со столькими форейторами, ведь его самого так травили, он сам был на земле такой мелкой сошкой, что теперь ему можно проехаться в карете и показать всем на небесах, кто он такой.)»[708]

Те все еще продолжают тянуть песню, Франц Биберкопф до сих пор сидел словно в каком-то отупении, а теперь чувствует себя бодрым и свежим. Он надевает парик, прикрепляет ремнями искусственную руку, руку мы потеряли на войне, всегда приходится воевать. Война не прекращается, пока человек жив; главное – твердо держаться на ногах.

И вот Франц стоит уже возле железной лестницы закусочной, на улице. На улице слякоть, дождь так и льет. На Пренцлауерштрассе – тьма-тьмущая и обычная толкотня и сутолока. А напротив, на Александрштрассе, какое-то необычайное скопление публики. Много полиции. Франц поворачивается и медленно направляется в ту сторону.

На Александрплац находится полицейпрезидиум

Двадцать минут десятого. Во дворе полицейпрезидиума стоят несколько человек и разговаривают. Рассказывают друг другу анекдоты и переминаются с ноги на ногу. Подходит молодой комиссар, здоровается. «Ведь уже десятый час, господин Пильц, вы не забыли напомнить, что нам нужна машина ровно в девять?» – «Сейчас звонят по телефону в Александровскую казарму; машину мы заказали еще вчера днем». Подходит третий. «Оттуда отвечают, что машина была послана без пяти девять, но что-то перепутали, и она пошла в другое место, сию минуту высылают другую». – «Хорошенькое дело – „перепутали“, а мы тут стой, дожидайся». – «Я спрашиваю, где же машина, а он говорит: а кто у телефона, я говорю: секретарь Пильц, а он говорит: поручик такой-то. Тогда я ему говорю: так что, господин поручик, по распоряжению господина комиссара мне приказано справиться, потому что мы вчера заказали транспортному отделу подать машину для облавы в девять часов, заявка была дана в письменной форме, и мне приказано просить о подтверждении, поступила ли к вам наша письменная заявка. Вот бы вы послушали, как он сейчас же переменил тон и стал рассыпаться в любезностях, этот господин поручик, ну конечно, говорит, все в порядке, машина уже послана, но в пути случилась маленькая задержка и так далее».

Наконец грузовики прибывают. На один садятся мужчины и женщины, агенты уголовного розыска, комиссары и агенты-женщины. Это та самая машина, на которой некоторое время спустя привезут сюда среди 50 арестованных также и Франца Биберкопфа, ангелы уже покинули его, взгляд его будет не тот, с которым он вышел из закусочной, но ангелы запляшут, уважаемые читатели и читательницы, верующие ли вы или неверующие, но это так будет.