Берлин: тайная война по обе стороны границы

Нам объявили, что из МГБ СССР поступил секретный приказ: на базе Ленинградских курсов усовершенствования иностранных языков организовать Институт иностранных языков с четырехгодичной программой обучения (по программе филологического факультета Ленинградского госуниверситета). По окончании института будут вручаться дипломы о получении высшего образования и присваиваться воинское звание «лейтенант». Женщины на учебу не принимались. В институте началось изучение многих европейских языков, ряда языков ближневосточных стран, а несколько позже и китайского.

Экзамен по русскому языку, оказывается, был первой проверкой на нашу пригодность для учебы уже в рамках этого высшего учебного заведения. Мы все успешно его провалили. Затем последовала тщательная, углубленная проверка наших знаний немецкого языка, полученных на курсах в Штраусберге.

Результаты работы московской комиссии из Управления учебных заведений министерства по этому вопросу были для нас утешительными. Наши знания немецкого языка оценивались как устойчивые, а по словарному запасу и навыкам разговорной речи — на уровне 2-3-х курсов языковых ВУЗов. Комиссия приняла решение зачислить нас сразу на II курс института. Но она же обязала сверхурочно за полгода восстановить знания родного языка по программе педагогического института.

Далее последовала новая медкомиссия. В сентябре 1950 года нас зачислили на II курс вновь созданного института. От нас также потребовалось добровольное согласие на регулярные сверхурочные учебные перегрузки, чтобы уложиться в университетскую программу. Нужно было за три года выполнить программу, куда входили изучение второго иностранного языка (мне достался польский), полный курс западноевропейской литературы, история и география страны изучаемого языка, курс марксизма-ленинизма, общие чекистские дисциплины.

Был даже курс машинописи русской и иностранной. Но в этой программе не было специальной разведывательной подготовки, хотя по профилю гражданского образования она прямо напрашивалась. Этот теоретический пробел в оперативной подготовке пришлось позже компенсировать на практике. Ее нехватка остро ощущалась в первые годы оперативной работы в Германии, особенно в разведывательном отделе в Потсдаме. Ознакомление с объемом предстоящей работы после официального зачисления в институт, подействовало на меня вначале просто удручающе. Первое впечатление — очень много! Физически чувствовался груз знаний, которые предстояло одолеть, причем многое сверхурочно. Надо было уложиться в три года учебы, в прокрустово ложе университетской программы. Но получить в те нелегкие послевоенные годы высшее образование было мечтой каждого из нас.

Поскольку приказ об учреждении в Ленинграде института иностранных языков МГБ СССР был секретным, на нас возлагались определенные обязательства по соблюдению конспирации. Так наш институт на островке, среди соседних военных училищ (топографов и летчиков), значился как пожарное училище; мы носили форму, предназначенную для пожарных частей. Естественно, при общении в городе нам строго запрещалось разглашать истинное название нашего учебного заведения.

Постепенно наш институт заполнился новичками-первокурсниками. Создавались новые кафедры. Со становлением ВУЗа формировались и общественные организации. Я был избран членом институтского комитета комсомола. Три года учебы в его составе я возглавлял «производственный» сектор. Основной задачей этого сектора было контролировать успеваемость курсантов на всех факультетах. Главное требование: учиться только на «четверки» и «пятерки». Появление «троек» было уже основанием для разговора на заседании комитета комсомола с провинившимся. Причем инициаторами постановки вопроса были, как правило, преподаватели, просившие, повлиять на того или иного курсанта, у которого появлялись устойчивые «тройки» по изучаемым предметам.

В дальнейшей службе в Берлине я неоднократно сталкивался с коллегами с других факультетов (английского, французского и др.), которых мне приходилось прорабатывать в свое время за тройки на комитете комсомола института.