Берлинская латунь

Дьявол на левом плече хватался за рога и отчаянно орал мне в ухо: «Дурак, соглашайся!» Если голос справа и принадлежал ангелу, то сегодня там дежурил законченный идиот. Я норовисто вырвался из объятий.

– Пошли! – бросил я и направился к выходу.

Бар был совсем рядом – через дорогу, огромным окном выходил на Фридрихштрассе. У дверей шайка воробьев устроила свару из-за горбушки, налетевшая ворона, ловко ухватив добычу, взмыла в небо. Назывался бар «Ньютон». Судя по колоссальным черно-белым фотографиям голых моделей на кирпичных стенах, питейное заведение назвали вовсе не в честь основоположника теории всемирного тяготения. Вилл, бровастый и хмурый, как сонный филин, сидел в углу, над ним висел двухметровый фотоотпечаток мосластой стервы в хищных сапогах на шпильке.

Мария весело протянула руку, рассыпая стандартный набор американских приветствий. Хрыч заулыбался и растопырил клешню, пожал ее тонкую ладонь. Я выругался про себя и сунул кулаки в карманы пальто; желание двинуть по чеканному профилю британца казалось почти непреодолимым.

– Да, да! У меня там возникает такое же чувство, – с трагической вежливостью согласился Вилл. – Мария рассказывала про Оперплац, про памятник с книжными полками. – Да, именно невосполнимая пустота. Да, да…

Мария заказала яблочный сок, я – пиво. От злости на большее моей фантазии не хватило. Белесый официант, почти альбинос, насмешливо переспросил и удалился.

– У них лучшая коллекция скотча в Берлине, – с ласковой укоризной сказал мне Вилл.

Я даже не обратил внимания на реплику, разглядывал голую стерву на стене. Мускулистый живот, острые локти, небольшая, но убедительная грудь. Бесстыжая вперила в меня презрительный взгляд: пива ему! Вилл звякнул ледышками, сделал аккуратный глоток, авторитетно кивнув, одобрил свое эксклюзивное пойло.

– Вы, разумеется, знаете, Оскар Граф – беллетрист, автор сборника «Баварский Декамерон», – вкрадчиво начал Вилл. – На следующий день после книжной акции он опубликовал открытое письмо под заголовком «Сожгите меня». Его книги не только не оказались в «огненном списке», но, более того, были рекомендованы нацистами к прочтению. Боюсь переврать цитату… – Англичанин смиренно улыбнулся. – Но общий смысл письма сводился к следующему: требую, чтобы мои книги были преданы чистому пламени костра, а не попали в кровавые руки и испорченные мозги коричневой банды убийц… Весной тридцать третьего еще оставались смельчаки. – Вилл вытащил из внутреннего кармана бумаги, несколько сложенных листов. Расправил, протянул Марии. – Весьма любопытная переписка, касающаяся Лейбовицев. – Англичанин выпятил подбородок. – Из канцелярии криминальдиректора Фрица Ранга. Это еще до реорганизации, в тридцать девятом: гестапо включат в Четвертое управление РСХА, и геноссе Ранг получит чин оберштурмбанфюрера СС.

Я отпил пива, бросил скучающий взгляд на ксероксные листы. Мария завороженно рассматривала печати с орлами, серую машинопись, петлистые подписи давно истлевших группенфюреров.

– Кстати, сам термин «гестапо» был придуман в почтовом ведомстве, какому-то почтальону просто осточертело выводить на бланках «гехаймштадтполицай». – Вилл громко откашлялся, продолжил: – Малоизвестный факт – отцом конторы является Геринг, весной тридцать третьего он создал скромный отдел по борьбе с политическими преступлениями. Без особого удовольствия поруководив шпиками, через пару лет переключился на авиацию. Но влияние осталось. Именно люди Геринга занимались составлением списков сокровищ, принадлежавших немецким и австрийским евреям.

Мария слушала, разглаживая копии документов.

– Лейбовиц собрал удивительную коллекцию. Гравюры по большей части. Дюрер, Рембрандт, знаменитый «Грюневальд» Кранаха.

Мне стало тоскливо. Меня злил Вилл, злил его ровный баритон, его идеальный английский, его британский, кембриджского покроя, акцент. Внимательный профиль послушной Марии причинял почти физическую боль. Я постепенно цепенел, втягивал свои нежные щупальца под ненадежный панцирь. Окружающий мир перестал прикидываться, это уже была настоящая агрессия.

– В этих бумагах речь идет о бриллианте. – Вилл насупил брови, похожие на пару седых гусениц. – Уверен, что инициатива шла от Геринга.

– Это его подпись? – спросила моя нежная отличница. – Вот тут?

– Ну что вы, – снисходительно улыбнулся добрый профессор. – Это Фриц Ранг.

Жаль, в притоне нет фортепиано. Я знал, что никогда не сделал бы этого, но от осознания тайной силы стало легче дышать. Пройти сквозь сон, тихо приоткрыть крышку. Я знал даже, какую вещь сыграл бы. Первый этюд до-мажор Шопена – чистая ворожба!

Магия проникает постепенно, словно яд. Звуки текут сами собой. Вот уже заткнулся англичанин, Мария в молитвенной истоме сложила руки, зачарованно замер альбинос – рука, поднос, стакан, – беззвучная челядь выплыла с кухни. Шопен – идеальная мимикрия для моей руки-предательницы, легкое прихрамывание вполне можно выдать за рубато. Кстати, известно ли вам, господин энциклопедист, что с итальянского данный термин переводится как «украденное время»? Никаких ассоциаций не возникает?