Берлинская латунь

Они увлеклись, постепенно утонув в именах и регалиях, в годах и названиях географических пунктов. Гауляйтер Заттлер и рейхсфюрер Гиммлер, Данциг и Дрезден – я терял нить разговора, безнадежно дрейфовал куда-то в отдаленную вселенную, куда человеческая речь долетает щебетом и свистом, похожими на песни дельфинов и вздохи китов. Дымчатый свет отражался от лица Марии золотистым сиянием, реальность постепенно таяла. Мне уже начало казаться, что я все это видел, что все это уже происходило: и сумрачный бар, и лунный профиль Марии, ее бледная рука на темном дереве стола, свет внутри стакана – такой неземной, почти волшебное мерцание. Беззвучно приплыл альбинос, склонился, моргнув белыми ресницами. Мария улыбнулась, что-то ответила. Официант исчез, я зачарованно продолжал смотреть на Марию: чуть вздернутая верхняя губа, узкий нос с горбинкой, рядом шрам (детская отметина, какая-то качельная история с соседской девчонкой). Тронув мочку уха, она беззвучно засмеялась, на миг взглянула на меня. Взглянула оттуда, из своей вселенной. Стало жутко – будто я смотрел старую пленку, меня почти нет, я – куча бурых листьев на краю оврага, жду ветра. Траектория от восхода до заката оказалась не такой уж кривой – и гораздо короче, чем обещали путеводители. Портной из-под Львова, худосочные суздальские дворяне, густая тамбовская кровь – хитросплетения хромосом, и все впустую, все на ветер. Даже талант, не просто талант, а божий дар – тоже на ветер. Все на ветер! Впрочем, пока этот ветер не налетел, я буду крутить это кино, буду смотреть его снова и снова: чуть вздернутая верхняя губа, узкий нос с горбинкой, рядом шрам – детская отметина.

17

Последний день года протиснулся-таки закатным лучом в щель между крышами и подбрюшьем мохнатой тучи. Я как раз терзал галстук – старался смастерить достойный узел. В прошлый раз я завязывал бабочку пять лет назад, еще в Амстердаме. Солнце ворвалось в наш номер, комната ожила, серая казенная стена оказалась почти серебряной. Даже уродливая литография с чем-то вроде портрета погибшей на шоссе птицы вспыхнула густым ультрамарином с лихими кляксами краплака. Мария появилась в дверях ванной. Попала в луч, застыла, жмурясь и беспомощно улыбаясь. Золотая, с искрами в мокрых волосах. Я мысленно поблагодарил Бога, или кто там отвечал за небесную механику: этот кадр намертво впечатался в мою память.

Мы подошли к Унтер-ден-Линден, до нового года оставалось пять с половиной часов. Город быстро темнел фасадами, расползался густыми тенями по переулкам. Берлин никак не мог решиться зажечь фонари и витрины. По небу, неожиданно посветлевшему, растеклась нежнейшая лиловость, словно кто-то капнул в сливочный пломбир черничного сиропа и как следует перемешал.

Бульвар тек людской рекой, тек в сторону Бранденбургских ворот. Автомобильное движение перекрыли, люди шагали по тротуару, по мостовой, по бульварной аллее. Мы влились. Прыткая девица с изумрудными волосами попыталась угостить меня пивом. Кто-то жахнул петардой, все вокруг закричали, начали палить из хлопушек. Впереди показался черный силуэт арки с колесницей.

Мария шагала со строгой уверенностью адъютанта, несущего секретный пакет, от макияжа она казалась старше, в лице появился китайский акцент, чуть настораживающий своей неуместностью. Шпильки и прямая спина делали ее почти высокой.

– Главное – прорваться к третьей сцене! – азартно сказала девица с изумрудными волосами.

Я не считал это главным, но согласно кивнул:

– А что там?

– Как что? Там Р-17! И еще эта команда из Швеции, «Клаустрофобия»!

Из Швеции я никого не знал, если не считать «АББА» и случайной подруги Хелью из моего гастрольного романа семилетней давности.

Девица высосала пену и аккуратно спрятала пустую бутылку в армейский рюкзак.

– Это что – хлопушки?

Из рюкзака торчали пестрые штуковины явно пиротехнического назначения.

– Хлопушки? – обиделась девица. – Это «Тропический гром»! Тридцать разрывных ракет… как там… вот! – Она прочла, вытянув один из цилиндров: – «Заключительный аккорд праздника – тридцать золотых пальм расцветут голубыми и золотыми звездами и с оглушительным треском прольются пульсирующим дождем. Вы и ваши гости будете в восторге». А он – хлопушки…

– А это вообще… легально?

Девица, выпучив глаза, скроила потешную рожу. Я почему-то подумал, что у меня вполне могла быть дочь ее возраста.

– Вы откуда? – насмешливо спросила она. – Из Северной Кореи?

– Ну почему? У нас тоже в некоторых штатах разрешены, но вот…

– В Берлине, – перебила она, – фейерверки, салют, ракеты, петарды – это главное!

– Я думал, что главное – пробиться к третьей сцене.

– Ну и это тоже.

Мария повернулась, подозрительно взглянула на девицу:

– О чем это она?

– Что в Берлине через шесть часов будет как в сорок пятом. У всех будут ракеты, и все будут палить.

– А это легально?

– Вроде…

Мария задумалась, ощутимо ткнула меня локтем в бок:

– Спроси у нее, где можно купить. Я тоже хочу.