Берлинская жара

— Товарищи, мы не можем быть уверены, что Баварец по-прежнему остается нашим сотрудником, что он не перешел под контроль СС, так сказать, полностью. То, что он провалил английскую сеть, не получив от нас одобрения и даже не поставив Центр в известность о своих намерениях, говорит о его неуправляемости, о том, что в своих действиях он руководствуется какими-то своими, нам неизвестными решениями. Второе: где гарантии того, что Баварец не сдал Шелленбергу и нашу сеть? Он говорит, что это не так? Но этого мало. Где гарантии, что он не станет действовать как двойной агент именно против нас, как это уже случалось с радистами из группы Треппера? Заверений Рихтера мне, например, недостаточно. Может быть, я удивлю товарища Ванина, но я считаю, что необходимо немедленно перевести группу Рихтера на подпольное положение, а Баварца, если, конечно, получится, доставить сюда. Повторю: мы не можем подвергать нашу работу и наших людей риску оказаться под контролем врага.

— Что скажешь, комиссар? — спросил Берия.

Скулы Ванина покрылись возбужденным румянцем, но он, как обычно, был сосредоточен и сдержан.

— Я не могу согласиться с мнением товарища Меркулова, — сухо сказал он. — Тому есть несколько причин, но я остановлюсь на главной. С тридцать восьмого года мы работаем вместе в Баварцем бок о бок. Шесть лет. За эти годы от него бесперебойно поступает ценнейшая, достоверная информация и… — Ванин запнулся. — Ну, как он мог сообщить нам о своих намерениях? Его же со всех сторон обложили, даже Рихтер не мог с ним связаться. Только один выход и был — бежать. И мы решили — бежать. И дали ему коридор. А он нашел третий путь. И спас дело. За это его наградить надо. У меня нет гарантированных аргументов, чтобы доказать преданность Баварца. Но мне они не нужны. Потому что я ему доверяю. Понимаете, доверяю как товарищу по оружию. Вот главная причина, по которой я не согласен с мнением товарища Меркулова.

— Снимите этот пафос, Павел Михайлович, — поморщился Меркулов. — Откуда такая уверенность? Баварец рискует сдать немецкое сопротивление, которое готовит покушение на Гитлера.

— Это-то ничего, — вставил слово Берия. — Все немецкое сопротивление ориентировано на Англию и США против нас. Покушение на Гитлера — это хорошо. Но тогда о Втором фронте нам придется забыть.

— К тому же он немец, — настаивал Меркулов. — С нами его ничего не связывает.

Брови Ванина поползли вверх:

— Да у него же сын растет в нашем детском доме. Жена русская, погибла.

— Рихтер, насколько я знаю, тоже немец, — заметил Берия и посмотрел на Ванина: — Сформулируйте ваш вывод.

Ванин встал:

— Прерывать работу группы Рихтера и Баварца считаю нецелесообразным.

— А вы отдаете себе отчет, комиссар, что над вами навис меч трибунала?

— В полной мере, товарищ нарком, — ответил Ванин. — Но свой вывод я сделал.

Нависло тягостное молчание, которое прервал Берия:

— Так. Ну, а ты, Всеволод Николаевич?

Меркулов повернулся к нему всем корпусом и четким голосом ответил:

— Моя точка зрения остается неизменной. Мы не можем так рисковать. Я не верю Баварцу.

Берия медленно встал из-за стола.

— Я тоже ему не верю, — бросил он и, помолчав, сказал: — Но я верю Ванину… Так что продолжайте работать. А ты, Ванин, помни: если что, башкой ответишь.

Берлин, 19 июня

— Хотел бы уехать отсюда?

— Куда?

— Да куда угодно. Лишь бы подальше. Туда, где не бомбят. В Португалию, в Индию, в Америку.

— С Америкой мы в состоянии войны.

— Ну и что? Какая разница? Нам нужна война? Неужели ты не устал?

— И что мы будем там делать?

— Не знаю… Жить.

— Все хотят жить. Просто жить… Я — жизнь, стремящаяся к жизни, в гуще других жизней, стремящихся к жизни.

— Что это?

— Этический принцип всеобщего сосуществования от доктора Швейцера. Прекрасная утопия.

— А что теперь не утопия, Франс, что?

— Вот Швейцер, он — живет. Подумать только, что именно сейчас, когда мы истребляем друг друга сотнями тысяч, сносим города, мучаем людей в концентрационных лагерях, вот именно в эту самую минуту где-то в габонской дыре он лечит нарыв на ноге черного дикаря, пришедшего к нему из джунглей. Поедем к нему? Станем выхаживать каннибалов, принимать роды у африканок. А что? Совсем не плохое занятие.

— Боже мой, Франс, ты все шутишь.

— В сорок третьем году все этические принципы воспринимаются как шутка.

Она провела рукой по его волосам.

— У тебя прическа не мнется даже в постели.

— Зато у тебя на голове — гнездо.

— Есть пятнадцать минут, чтобы привести его в порядок.

— Больше. Я тебя отвезу.

— И еще веснушки.

— Это от солнца. Осенью они пропадут.

— Тебе идет. Пусть остаются.

— Скажи, кто я? Любовница?

— Остров.

— Остров?

В светло-голубых глазах Дори тихо мерцала печаль.

— Да. Маленький такой островок хорошей жизни.

— Слышишь? Кажется, дверь хлопнула.

— Служанка пришла. — Хартман встал с постели и накинул халат. — Попрошу приготовить нам завтрак.

— Нет времени, Франс.

— Кофе и пара горячих бутербродов с ветчиной. Ветчина, правда, баночная. Успеем. Отсюда до Вильгельмштрассе — минут двадцать пять.

— А мы сидим на Раухштрассе. Там, где было чехословацкое посольство.