— Мно-о-огое!.. — передразнил его Баркасов. — Мы универсалами были. Языками владели, профессиями: от дояра до слесаря, а нынешние?.. Вот ты!.. — разведчик указал пальцем на слушателя, — корову доить умеешь?
— Нет ещё…
— Небесный создатель! Да где ты таких подбираешь, Вазген?!.. Корову подоить не может, а туда же метит, в разведчики! Ты же моего друга знаешь, Вильку Фишмана?
— Знаю, — нехотя ответил полковник Геворкян.
— Так вот, Вилька был гением разведки! Всё умел делать: столяр-краснодеревщик, слесарь-лекальщик, фотограф-универсал, художник и поэт…
— А коров он доил? — улыбнувшись, перебил Баркасова хитрый армянин.
— Не спрашивал… Но, если бы партия сказала «надо», он бы всех коров…
— Понятно, — резюмировал Геворкян, подписывая последнюю увольнительную.
— Да что ты понимаешь в разведке! — снова взвился ветеран. — Мы другое поколение были. На что Вилька был начитан, а на улице мимо гвоздя пройти не мог. Настоящим барахольщиком был! Рассказывал, в Бруклине на свалки, как на вернисаж, хаживал. Всякую железяку домой волок. Его в Нью-Йорке все евреи-антиквары знали. Он им и светильник к меноре припаяет, и оклад старинной иконы выправит. Всё мог! А дома у него: и токарный станок и фрезерный… Жаль, рассеянный был, за что чуть не поплатился… Помнишь эту историю с пятицентовой монеткой?
— Помню… — устало ответил полковник, указывая посетителю рукой на дверь.
— За два вечера выточил из неё контейнер для микроплёнки, а на следующий день, снарядив его шифрованным донесением, им же расплатился на блошином рынке. В тот раз только чудо спасло его от рук ФБР.
— Герман Николаевич, что стоите? — обратился к посетителю недовольный куратор. — Вы свободны!
— Извините, товарищ полковник, — затараторил слушатель, — разрешите обратиться к товарищу…
— Полковнику Баркасову…
— Товарищ полковник, а кто такой Вилька Фишман?
— Рудольф Абель! — еле сдерживая гнев, ответил Баркасов, и, обернувшись к Геворкяну, добавил, — Я же говорил, что они у тебя пусты, как африканские барабаны!
С того памятного эпизода Рудольф Абель, обретя живительную плоть человеческих слабостей, стал для Поскотина кумиром. Прежде он тщетно пытался подогнать себя под образы легендарных героев, работавших за кордоном. Он перечитывал их биографии, воспоминания современников, дважды пересматривал «Семнадцать мгновений весны», но всякий раз с огорчением убеждался, что эти суровые рыцари «без страха и упрёка» столь же далеки от его пластилиновой натуры, сколь далеко счастливое будущее от уныло-серого настоящего. Теперь он, нисколько не стесняясь перед сослуживцами, подбирал на улицах побитые временем артефакты в надежде использовать их в своих будущих поделках, необходимых, как ему казалось, для предстоящей командировки в Афганистан.
Перво-наперво ему нужен был телескоп, а во вторую очередь — старинная карданная фотокамера с гофрированным мехом и кассетами для листовой плёнки. С помощью телескопа он намеревался изучать комету Галлея, которая через три года должна была появиться в афганском небе, а раритетный фотоаппарат — для детальной, недоступной обычным камерам, фиксации сказочных ландшафтов этой забытой Богом страны. Столь необходимые на войне предметы должны были стать логичным обоснованием его посещения столичных антикварных и комиссионных магазинов, а также блошиного рынка и развалов кочующих по московским неугодьям старьёвщиков.
Исходной точкой маршрута было здание бывшей «шарашки» на Яузе, в которой Туполев сконструировал фронтовой бомбардировщик «Ту-2». Во время городских занятий слушателю надлежало в урочный час потоптаться на площадке напротив полукруглого эркера этого здания, где его должны были скрытно опознать сотрудники наружного наблюдения и затем «вести» до места встречи с условным агентом или точки закладки тайника.
Насвистывая «Марш энтузиастов», Поскотин вышел со двора. Лёгкий морозец и яркий солнечный свет погожего дня придавали бодрости. Трудности начались уже при входе в метро, где молоденький сержант милиции долго выяснял откуда на голове у этого «пугала» взялся номенклатурный «пирожок». На выходе с «Бауманской» он предусмотрительно спрятал каракулевый головной убор в сумку и, лишь убедившись, что в дверях нет милиции, вновь натянул его на голову. Потоптавшись у точки опознания, нажал головку запуска таймера на своём раритетном хронометре и быстро пошёл в сторону горбатого моста через Яузу. Поиск проверочных мест оказался непростым занятием. Настоящий разведчик, ведя контрнаблюдение, не имел права оборачиваться, выглядывать из-за угла и вообще вести себя неестественно. Допускалось выявлять слежку при повороте на сто восемьдесят градусов при входе в подземный переход или метро. Не возбранялось обнаруживать «хвост», глядя в витрины или зеркала. Помня перечень инструкций, Герман нацепил пляжные солнцезащитные очки с самодельным зеркалом заднего вида и, обдавая себя морозными парами, вышел к Яузе.