Беруны. Из Гощи гость

Тимофеич заговорил было с нею, но не добился от неё никакого толку. Она не то что

Тимофеича, она уже Еремея Петровича не помнила и несла такую несусветицу, что уши вяли.

Вернувшиеся на родину промышленники перетащили с берега свои пожитки к тому же

Афанасию в пустую житницу. Марья перекрестилась раза два, пока Тимофеич рассказывал ей

о том, как умирал Федор, но осталась равнодушна. Она давно уже отщепилась от Федора и

вышла за другого человека, – и о чём, казалось ей, было теперь плакать?

Степан едва загнал Савку в житницу, как бросился к себе в Кузнецову слободку. Он ещё в

дороге пытался расспросить Афанасия про свою Настасью, но тот мялся, говорил, что давно

её не видел, что она, сказывали, куда-то уезжала... Степан бежал по улице в своих рваных

песцах, и встречные шарахались от него в испуге. Он добежал до часовенки, которая стояла,

как и раньше, против самой кузницы, обогнул её, свернул налево... и не узнал того места, где

они два года жили с Настасьей. Там, где шла раньше новая улица с домиками, обшитыми не

почерневшим ещё тесом, теперь взбегали на пригорок огороды, и, по воскресному дню, не

было на них ни души. Заперта была и кузница, и словно вымерла вся округа.

Здесь же, наискосок от кузницы, исстари стоял кабак. Но и кабак был заперт пудовым

замком, и по траве и спутанному репью не видно было к нему тропки. Степан пошел обратно

и заметил, что из дрянного домишки со съехавшей набекрень кровлей высунулся за окошко

распатланный мужик, который вперился в Степана колкими, распухшими от сна глазами.

Степан взял было к нему прямо, через дорогу, но мужик сплюнул и захлопнул окошко.

Что тут было делать?.. Не расспрашивать же было кур, копавшихся посреди дороги, о

таких вот чудесах, что была, дескать, улица, а на ней домик с новеньким крылечком, с

собакой Серкой, а в домике – Настасья, его, Степана Митрича Шарапова, жена...

Степан стоял в недоумении посреди улицы, разглядывая рябую куренку, точно это была

не самая обыкновенная мезенская квочка, а по меньшей мере какая-нибудь заморская птица.

Мужик с раздувшейся от сна рожей продолжал следить за ним из-за мутной слюды в окошке,

а неугомонник ветер трепал на Степане лохмотья его не виданного в этих местах одеяния.

Степан повернулся и задами пошел к берегу и берегом вернулся обратно к Афанасию,

приютившему у себя в житнице Тимофеича и Ванюшку и посаженного на цепь медведя

Савку. И тут всё, о чем молчал Афанасий, рассказала Степану более словоохотливая Марья.

IV. НАСТАСЬЯ, ЖЕНА СТЕПАНА

Настасья, прождав Степана до заморозков, когда уже пора было ему вернуться на Мезень

вместе с остальными, продолжала ждать его и всю зиму. Что она делала всю зиму, никому не

ведомо было, потому что выходила она на улицу только для того, чтобы в сумерки по

глубокому снегу пройти к Еремею Петровичу порасспросить, не слышно ли чего о

работниках, запропавших вместе с лодьею. Еремей Петрович отговаривался сначала тем, что

он, мол, не ведун и не ясновидец и что ничего такого, ни добра, ни худа, он про лодью не

знает. А потом, уж по весне и летом, Еремею Петровичу, хоть и не ясновидец он, стало ясно

видно, что не вернется лодья, сгинула вместе со всей оснасткой, с новыми дубовыми

бочками, с карбасами и парусами. Стал тогда лютеть старик и гнать от себя всякого, кто лез к

нему с пустыми расспросами о прошлогоднем снеге. Настасья перестала наведываться к

Окладникову, но не переставала ждать Степана.

Со второй зимы, уже после того, как медведь изломал Настасьиного брата Осипа возле

самого его дома, стали опять замечать на улице Настасью, то там, то сям, в разных местах, по

всему городу. Она шла всё в том же полушалке поверх дохи, в полушалке с голубыми

васильками, который подарил ей Степан, когда они обручились. На полушалке василек был

подобран к васильку, один – голубой, другой – посинев, и играли они синими яхонтами по

бирюзовому полю. Но Настасья – куда теперь девались её задористость и голосистость?.. Она

притихла и мерцала теперь потаенной красотой, хотя из-под крутой брови нет-нет да

выглянут прежние её бесенята.

Настасья стала ходить в богатые дома стирать белье, к Еремею Окладникову и к другим

купцам, и этим кормилась, всё еще поджидая Степана.

На третье лето приехал к Мезени по казенной надобности архитекторский сержант

Михайло Неелов. Он прожил в Мезени два года, и Настасья стирала ему белье и штопала

прорехи в походном его гардеробе. Потом, после пожара, когда сгорела вся Кузнецова

слободка, Настасья и вовсе переехала к сержанту и стала его женою. И хотя сержант чем-то

напоминал Настасье пропавшего Степана, такой же высокий и такой же копченый, но о

Степане Настасья вспоминала всё реже. Она даже совсем перестала о нём думать, когда

сержант, выправив подорожную1 и получив кормовые, укатил из Мезени по новой