Беруны. Из Гощи гость

проезд, Степан рассказал наконец Тимофеичу о таинственной женщине в епанёчке, которая

обещалась приворотить к нему Настасью и даже сделать так, чтобы та сама пришла к нему в

медвежий острог. Но дни проходили, и не было ни Настасьи, ни чародейки в епанёчке.

Тимофеич забеспокоился, услышав о медвежьей шерсти, которой набрал ей в узелок Степан,

и начал искать свою трубку за пазухой и по карманам. Потом стал оглядываться: ни в чулане,

ни около не было никого; Ванюха пошел к амбару покормить медведя; ветер залеплял оконце

хлопьями мокрого снега.

– Когда, говоришь, была она здесь?

– Да вот уж восьмой день как пошел.

– Так, так, была и пропала?.. Не для Настасьи брала она шерсть. Ох, уж мне эти кудесы;

не нажить бы с ними беды! Тут тебе не Берун, не пустыня. Шкуру спустят раз-два.

– Убегу, – сказал Степан, глядя мимо Тимофеича куда-то далёко. – Неужели здесь вечно

жить?.. Право слово...

– Пшш... – замахал руками старик и снова стал заглядывать в углы и под лавки. – Головы

тебе не жалко. Экой ты...

– Убегу! – крикнул Степан и заскрипел зубами. – Хоть опять туда, на Берун, в пустыню.

Тимофеич закрыл глаза, заткнул руками уши и в изнеможении опустился на лавку. Когда

он снова разомкнул свои красные веки, Степана уже не было подле. Тимофеич ещё больше

пал духом, боясь за Степана, а пуще всего томимый другой, смутной тревогою: ему не давала

покоя женщина в епанёчке, которой зачем-то понадобилась Савкина шерсть.

XVI. СОЛДАТЫ ВРЫВАЮТСЯ В МЕДВЕЖИЙ ОСТРОГ

Степан пошел к пруду и, сев под навесом, молча стал наблюдать, как Ванюха кормит

медведя хлебом из рук. А Тимофеич надел казенный кафтан и побежал разыскивать Асатия,

чтобы поделиться с ним своей новой кручиной.

Асатий стоял возле слоновых амбаров, где слоны терлись подле куфы, запустив в неё

свои шершавые хоботы. Непогоды ради слоновый учитель решил подпоить слонов, и

хивинцы таскали из погреба водку и лили её в слоновую куфу. Когда слоны, пошатываясь,

медленно побрели обратно к своим стойлам, Тимофеич сел рядом с Асатием на какой-то

обрубок, валявшийся под стрехой амбара.

– Пока мы там на острове околачивались, жена у него тут пропала. Брат у неё был –

помер; Степана – тоже ищи-свищи. Вот и нашла она себе другого мужа, Неелов его фамилия.

Не слыхал?

Но Асатий не слыхал, хотя, видимо, очень сочувствовал Степану, потому что и вздыхал и

причмокивал очень усердно. Причмокивать он, однако, скоро перестал, до того удивила его

история с женщиной в епанёчке, приходившей на зверовой двор за медвежьей шерстью. Для

какой лютой ворожбы могло ей понадобиться это? Кого нужно было ей приворотить, на кого

и по ком напустить тоску? Асатий знал, что искатели царских милостей одинаково жадны

здесь, в Петербурге, как и в столицах других государей; что и здесь, как и там, одинаково

были в ходу тайные дела, человеческая кровь и темное чародейство. Предчувствуя недоброе,

Асатий грустно глядел на Тимофеича, и черные глаза его устало цвели на безбородом

морщинистом лице. Потом он ушел к себе наверх, к ночному покою и мирному сну.

Но в эту ночь не дано было Асатию мирного сна. Старший слоновщик ворочался на

своих матрацах и всё порывался вскочить, разбудить своих помощников: ему казалось, что

сердитые слоны ломают амбары. И какое-то пение слышал Асатий: не пьяную песню кривого

Евмена, а что-то другое, в чём он хотел, но не мог разобраться во сне.

И точно: ночь эта была необычна.

Посланные Шуваловым из Тайной канцелярии солдаты долго молотили в ворота, пока

добудились сторожа, и, обозленные, стали ломиться в медвежий острог. Спавшим спросонок

привиделось, что это снова ошкуи орудуют в сенях и вокруг избы на острове Малом Беруне.

Степан по привычке стал шарить рогатину подле лавки. но когда он продрал забитые сном

глаза, то увидел казенный кафтан со шнурками в углу на гвозде и грабли, которыми чистил

медвежий острог. Кричали звери, возбужденные стуком солдат, и Ванюха, шатаясь, уже

пробирался к дверям, чтобы взглянуть, что там такое стряслось.

Когда Ванюха поднял дверную щеколду, солдаты пошли на него, точно не человек стоял

перед ними, а было пустое пространство. Ванюху они сбили с ног, в чулане отбросили в угол

уже вставшего Степана, а Тимофеича стащили за ноги с лавки. Потом они стали копаться в

ларе и тащить оттуда всякие вещи, а один из них сорвал у Тимофеича с пальца оловянный его

перстенек соловецкой работы, который носил Тимофеич всю жизнь. Солдаты стали грозить

берунам всякими бедами:

– Вот вам ужо покажут. . Пожмут вас, колдунов, хомутами с клещами...

– Вас, кудесников, на веревке подвесят, узнаете, кто из вас поболее весит.

– Погладят вас против шерсти за медвежью ту шерсть.

– Согнут дугой – станешь другой.

– Человече!.. – пробовал обратиться Тимофеич к одному из них, казавшемуся старшим;

товарищи называли его Бухтеем. – Человече!..

– Молчать! – гаркнул Бухтей. – Мне тут лясы с тобою точить? Одевайся! Без штанов, что

ли, вести тебя к графу?

Беруны оделись и вместе с солдатами вышли во двор. Ветер, набушевавшийся за день в