Беруны. Из Гощи гость

– Давно-о! – протянула гостья. – Как приехала, так всё время тут.

– А не встречала ты тут такой женщины, Настасьей зовут... Настасьей Петровной?..

– Это такая рыженькая, культяпковатая?.. Золотошвея?..

– Да что ты, опомнись! – обиделся Степан. – Какая культяпковатая?.. Моя Настасья

отродясь не была культяпковатой. И рыжей тоже не была. В пригожести и тебе, чай, не

уступит. Она у меня высокая да ладная, востроглазая такая.

И Степан осклабился, показав жене фаготиста свои белые зубы.

– Востроглазая?.. Да ты бы так сразу сказал. Я вчера ещё её видела, – соврала незнакомая

гостья.

Степан схватился руками за оконную решетку.

– Где, где видела? – выдавил он из пересохшего вдруг горла.

И глазами, вспыхнувшими, как угли, вонзился в другие глаза, голубевшие за решеткой

из-под спущенной на лоб епанёчки.

– Да где видела?.. Видела. Вон вчера ещё была у нас в доме. К нам много народу ходит. Я

ещё хотела зазвать её к себе. Вижу, Насташа – женщина хорошая, востроглазая...

Степан прижался к ржавой решетке мокрым лбом.

– Ну, а как она? – обдал он горячим дыханием немного отшатнувшуюся от него гостью.

– Да так, ничего... Я с ней не говорила. А ты что, приворотить её хочешь?

– Она жена мне...

– И что ж?

– Да вот потерялась; всё ищу и расспрашиваю, жду, не сыщется ли. Они тут с сержантом

Михаилом Нееловым.

Жена фаготиста отступила на шаг и вся порозовела от охватившей её радости.

– Я тебе её разыщу, Стефан... – стала шептать она, придвинувшись к окошку и задыхаясь

от волнения. – Разыщу... Сама к тебе придет... Я...

– Ты?!

– Да, я. Так сделаю, что сержанта бросит, сама сюда прибежит. Только сделать это не

просто. Я уж так, для тебя... Ты на брата моего похож... Стефан... Ты никому не говори...

никому... А то пропало всё, и не вернется к тебе Насташа. Только... только... мне надо для

этого... надо...

– Чего, чего надо?.. Говори!.. – стал Степан, сам того не замечая, гнуть и ломать решетку

в частоколе.

Женщина испуганно шарахнулась от него.

– Тише ты!.. Что ты!.. Волос мне надо немножко... – стала шептать она, снова

придвинувшись к Степану. – Волос от медведка...

– Шерсти?

– Да... шерсти... Приворотить к тебе Насташу... Шерсти...

– Да я тебе её сколь хочешь наберу: он теперь линяет, ошкуй, самое его время.

– Возьми, набери в платок.

Степан бросился к медвежьему амбару и стал подбирать там грязные слежавшиеся

пучки, пока женщина, нетерпеливо теребя бахрому епанёчки, стояла, прижавшись к

высокому пряслу.

Степан не заставил ждать себя долго. Выскочив из амбара, он подбежал к окошку и

просунул между железными прутьями мягкий узелок, в который жена фаготиста вцепилась

обеими руками.

– Через два дня жди свою Насташу, – бросила она Степану на прощанье.

– Постой, постой! – пытался удержать её Степан.

Но та, не слушая его, легкой походкой быстро шла мимо слоновых амбаров, довольная

тем, что так ловко провела медвежатника и выполнила поручение, не потратив полтины,

сбереженной теперь на французские румяна.

XIII. ПРОФЕССОР ЛЕРУА ПРОИЗНОСИТ РЕЧЬ О БЕРУНАХ И МЕДВЕДЕ САВКЕ

Всё утро с Ледяного моря накатывал на столицу холодный ветер. Посредине лета

хлопьями падал мокрый снег и здесь же, на мостовой, таял, превращаясь в жидкую грязь. Но

редкие толпы не переставали собираться по Невской перспективе – у чахлых березок и под

навесами гостиных рядов. Из Академии наук обратно в Летний дворец, что на речке

Фонтанке, должна была проехать императрица. И всем хотелось взглянуть на позолоту

парадной кареты и как сожмут мушкетеры ружья и прапорщики преклонят знамена.

Ветер разгуливал по широким площадям столицы весь день. Он иногда утихал, как бы

прячась в пустырях, заваленных намокшим навозом, то вдруг вырывался оттуда и с налету

больно хлестал по щекам пешеходов. Он словно издевался над вызолоченными орлами на

аптеках и канцеляриях, силясь сорвать их с подвесков. Он проползал вдоль мостков,

подбираясь к рундукам в гостиных рядах, запертым ради воскресного дня, и вздувал

епанёчку у женщины, жены фаготиста, стоявшей в углу под навесом.

Гробовщики, попы, расстриги, старухи прибегали сюда с болота за Гостиным двором и

толкались здесь вместе с разным дворцовым сбродом – обер-конюхами, гоф-актерами, камер-

прислужниками и лейб-трубачами.

Женщина в епанёчке, стоявшая в углу, вдруг встрепенулась и шмыгнула в проход между

двумя рундуками. Под навесами вдоль запертых лавок по деревянным мосткам медленно

шли беруны с слоновщиками, и впереди шел высокий, тонкий Асатий в своем праздничном

уборе из кашемировой шали. Гробовщики, как всегда, смеялись над Асатием и задирали

берунов: говорили, что вот-де понаехали беруны и от них посреди лета невидаль такая, так

что уж и в полдень вовсе темно.

Но в Академии наук в зале для собраний было светло: люстры горели здесь тысячью

свеч. На небольшом возвышении под балдахином сидела в золоченом бархатном кресле