Беруны. Из Гощи гость

1 Сукман – кафтан из крестьянского домотканого сукна.

ветлы пошли мелькать на голубом снегу по обеим сторонам. Только за гатью выскочили из-

под моста двое конных, завертелись вкруг розвальней, размахнулись копьецами над

Нефедом:

– Кто таковы? С чем едете? Ну-ко, слово-гасло1 молви!

Акилла высунулся из-под вороха сена, глянул на всадников прытких – не то детей

боярских2, не то казаков – и произнес тихо:

– Спас сотвори сеть сатане.

Конные сразу унялись, перестали играть копьями у Нефеда над головою и двинулись

обратно под мост.

– Ехать вам вольно; куда едете, езжайте... куда надобно вам.

Нефед дернул вожжи. Перемахнули розвальни через мосток, всползли на горку и съехали

вниз на Бакаеву дорогу.

Бежит дорога эта от селения к селению. Завьется на Рыльск, растянется на Севск,

повернет на Кромы. От Путивля до Рыльска на дороге то и дело ватаги Димитриевых людей;

за Рыльском – это ведомо Акилле – годуновская рать. Не от всякого даже своего отбояришься

одним словом-гаслом. И розвальни Акилловы, проехав по Бакаевой дороге малое время,

заплели в объезд, проселками, стороной.

Акилла спит целый день в розвальнях под сеном. Нефед понукивает да покрикивает на

быстро похудевшего за великую путину коня. А конь и сам, без плети и вожжей, бросается

вскачь, заслышав волчий вой в окосматевшей от инея и снега чаще.

Не ко всякой ночи в пустынной этой стране доберешься до человечьего жилья. А и

доберешься, глядь – вместо поселка погорелое место; вперемешку со снегом мусор да зола;

по пожарищу разметаны кости человечьи. Это – Комаринская волость. За преданность

Димитрию сожгли ее годуновские воеводы дотла, пустили «комаров» по ветру дымом...

Глядя на это, станет Акилла ругаться, и проклинать, и усы свои вытопорщит ежом;

таращит и Нефед испуганно глаза свои на череп безносый у лошади под копытами; прядает

ушами пугливый конь и вдруг как рванется и вынесет их за околицу враз! Там, у бугра

полевого, распрягут его Акилла с Нефедом, насыплют ему овса в торбу и заночуют,

оглядевшись на четыре стороны, на горячее зарево за горою и холодные звезды в небе.

XIII. КРАСНЫЙ СУКМАН

Без князя Ивана зазеленело в этом году в огороде и на пустырях за хворостининскими

хоромами. Над озерками день-деньской режут воздух стрижи, взвиваясь вверх и низвергаясь

к воде, шарпая по ней смурою грудью. Кузёмка, с утра босой, гонит через двор лошадей к

колодцу.

Из избы за конюшней вышел Акилла. Он перекрестился на колокольню Ивана Великого

и заковылял в огород.

– Что, дед, – молвил Кузёмка, – опять снарядился до ночи? Али до завтра?.. Ночевать

приволокешься, дедко?

– Приволокусь, сынок, ужо приволокусь...

– Скоро ль князя ждать мне, дед? Говорил ты тому с месяц: будет скоро...

– Скоро и будет, сынок. Жди-пожди да знай молчи.

Акилла сунул бороду в колодезную бадью, испил водицы в сытость и побрел не к

воротам, а по огороду и далее – пустырями.

Второй уже месяц живет Акилла на хворостининском дворе, в избушке за конюшней. В

дождь ли, в ростепель – все равно он доселе уходил с Нефедом по утрам со двора. А неделю

тому назад пригнали они с Нефедом откуда-то мерина каракового. Оседлал Нефед мерина,

потрогал зачем-то онучки на ногах, сел в седло – и был таков. Стал Акилла ходить одни по

Москве. Он и сегодня в красном сукмане своем вышел с утра, дошел пустырями до Черторыя

1 Пароль.

2 Дети боярские составляли в Московском государстве низшую ступень дворянского сословия. Они обязаны

были нести государственную (военную и гражданскую) службу и получали за это от правительства в

пользование земельные участки и денежное жалование.

и повернул к Арбату.

У кирпичной стены щепетинники1 торговали на скамьях булавками, нитками, медными

пуговицами, разноцветными стеклышками в оловянных перстеньках. Акилла походил вдоль

ряда, прислушался к тому, что рассказывали кудрявые молодчики, разряженные щеголихи,

портные мастера, копавшиеся в щепетинье то в одном коробе, то в другом...

– Ладил я ей шушун2 миткалиный, да с хмелю дал маху, в груди и обузил, – гугнил

коротенький человечек в утыканном иголками полукафтанье, вывалянном в перьях.

– А она? – спросил щепетинник.

– А она как заревет да за бороду меня. «Зачем, – кричит, – вор, добро мое сгубил?

Напущу-де на тебя, вор, пеструху!» А что такое пеструха, так и не сказала.

– Ведьма она.

– Знамо, ведьма, – подтвердил гугнивый. – Я как обмерял шушуны на ней, так через

платье хвостище и прощупал.

– Житьецо ноне!.. – вздохнул щепетинник. – Либо хворь напустят, либо для волшебства

след вынут, либо перед властью оболгут. За все расплачивайся – коли не головой, так казной.

– Знамо, так, – согласился гугнивый. – Перехватали бояр, теперь стали холопов ловить на

пытку: хотят всё знать, чтобы ничто утаено не было. Только и помышляют, как бы у кого бы

все выведать... Тебе чего, старый? – дернулся он, заметив рядом с собой Акиллу. – Чего тут

уши развесил?