Беруны. Из Гощи гость

– Батька! – толкнул Отрепьева краснорожий молодчик, подпоясанный полотенцем. – А

про что там говаривалось ночью, во келейке... на Железном Борку?.. Не рассказал ты... Что

там ночью, батька?..

Отрепьев осклабился, обвел мутными глазами окружившую его толпу и молвил:

– А ночью во келейке... чшшш!.. – И он прищелкнул языком лукаво.

– Ну, что там ночью, во келейке?.. – продолжал допытываться краснорожий.

– А ночью во келейке... на Железном Борку... царь ваш... говаривал мне... – стал лепетать

Отрепьев, но вдруг покачнулся от страшного удара, который нанес ему кто-то сзади орясиной

либо клюкой.

Обернувшись, Отрепьев узнал Акиллу в стариковатом человеке, у которого глаза горели,

как у волка, из-под сивых бровей. Отрепьев хотел ему молвить что-то, но Акилла, точно

ломом, ударил его в грудь зажатой в руках клюкою, и чернец, выронив фляжку, упал на руки

стоявшим позади него людям. Но и те толкнули его прочь, и Отрепьев отлетел в другую

сторону, где тоже десяток рук боднул его в свой черед куда попало. И черноризец стал

кубарем перекатываться от одной живой стенки к другой, стеная, вопя и размахивая руками.

– Ой, лихо мое!.. Ой, смертушка мне!.. Ой, ангелы-архангелы, святители-угодники!..

У Отрепьева гудела голова, земля гудела у него под ногами, справа, слева, со всех сторон

грохотали у него над ухом сундучники, распотешившиеся во всю свою волю, вошедшие в

самый раж.

1 Тиун – управитель либо надзиратель, имевший право судить и наказывать.

2 Аз – старинное название буквы «а», буки (бука) – буква «б».

– Ну, наддай!.. Ну, потяни!.. Эх, развернись!.. Ну!.. Ну!.. Да ну!.. Эх!.. Эх!.. – только и

стонало, и крякало, и молотило кругом чернеца, который взлетал, как петух, от толчков, от

шлепков, от пинков.

Торговые и впрямь затолкали бы дьякона до смерти, если б не наткнулся он на стоявшего

в стороне сухопарого мужика, который дернул козьей бородой и вяло как-то отпихнул

костлявыми своими руками Отрепьева от себя. Монах не долетел до противоположной

стороны, а, споткнувшись, растянулся на земле, закрыл глаза и провозгласил:

– Кончаюсь, братия. Без исповеди святой и покаяния отхожу к господу богу. «Ныне

отпущаеши раба твоего...»

И Отрепьев умолк, недвижимый и бездыханный.

Стало тихо вокруг. Опомнились разбушевавшиеся купчины. Всплеснула руками

женщина в толпе и заголосила протяжно:

– Ой, и преставился ты, батюшка, не христианским обычаем... Ой, и замучили тебя

злодеи-вороги...

Вмиг опустела вся улица перед сундучным рядом. Забились перепуганные купчины в

свои шалаши и амбары, в щели залезли меж гор коробеек и сундуков. А на улице разметался

растерзанный человек, и подле него ярко отблескивали на солнце зеленоватые осколки

раздавленной фляги. И ни гука, ни крика... Только издали, с какого-то купола должно быть,

доносились приглушенные удары деревянного молотка о листовое железо.

Но вот распластанный на земле человек открыл сначала один глаз, потом другой, присел,

поднялся на ноги, оглянулся, встряхнулся и стал опахивать себя крестами.

– Воду перешедший, – воззвал он вполголоса, пугливо озираясь по сторонам, –

бежавший из Египта израильтянин вопиял: «Из-ба-ви-телю бо-гу на-ше-му по-ё-ом...»

И, наклонившись, он захватил горсть земли и метнул ею в одну и в другую сторону, туда,

где, по его разумению, рассеялась терзавшая его только что сила, дух нечистый, дух

губительный.

XI. ПЛАЧ АКСЕНЬИ

Боса в простоволоса сидела в этот день царевна Аксенья на кровати еще ранним утром,

когда щебет птичий только стал доноситься в раскрытое за спущенными занавесями окошко.

Она была бледна, синие тени легли у нее вокруг глаз, морщинка на переносице разрезала

пополам сросшиеся, «союзные», брови. Царевна не сводила глаз с одной точки в углу, откуда

радугой отблескивало ей что-то – зеркала грань или камень-самоцвет на одежине, брошенной

на стул?

Комната, как и весь царя Димитрия дворец, была убрана на польский манер: по стенам

картины, золоченые стулья вдоль стен, вызолоченный органчик в простенке. И кровать тоже

золоченая, с зеркалами и коронами, с золотой бахромой на кистях по углам. Даже решетки

железные в окнах – и те были золотом покрыты. «Золотая клетка», – подумалось Аксенье,

когда с полгода тому назад огляделась она в этом покое.

Кто привел ее сюда? Как слепая, шла она за кем-то, кто, торопясь, проводил ее по

лестничкам и переходам – вправо, влево, вверх, вниз... Это был, должно быть, сильный

человек. Сабля его грохотала по ступеням, крепкой рукою и шагом быстрым уводил он

Аксенью вперед...

– Не оступись, царевна, порожек тут.

Голос – как бархат. Знакомый. Чей?

– Аксенья Борисовна, порожек, говорю, не оступись.

И она вспомнила, Аксенья Борисовна Годунова, вспомнила и голос его и повадку. Да ведь

это Басманов, Петр Федорыч! Петрак Басманов, батюшкин воевода, передавшийся на