Беруны. Из Гощи гость

новгородски сундуки пригожи и крепки, калужские ложки, солонки и плошки...

– Эй, торговый, не груби!.. – еле вырвался князь Иван из объятий чрезмерно ретивого

купчины и отступил назад, но задел ногою целую гору лубяных коробеек, расписанных

травами и петухами. Коробейки замолотили по полу, переметнулись за порожек, а одна из

них угодила в скрюченную спину старику, дремавшему на ступеньке. Старик качнулся вбок,

открыл глаза, поморгал ими, уперся в свои клюшки и тяжело встал на ноги.

– Государь, – прохрипел он, кивая головою Димитрию, который раскатился смехом от

учиненного князем Иваном погрома. – Великий государь, – повторил старик и двинулся к

Димитрию, застучав клюшками по мосткам.

Димитрий перестал смеяться и обернулся к старику, переваливавшемуся с ноги на ногу, с

клюшки на клюшку.

– Акилла!.. – воскликнул Димитрий, вскинув руки вверх. – Откуда, старенький,

прибрел?.. – И он шагнул к Акилле и опустил свои руки ему на плечи.

– С Северы1 прибрел твоих очей повидать, – силился выпрямиться Акилла. – Хворый я

стал, старый я стал, чую, жизнь моя исходит... Надобно слово молвить тебе напоследях.

– А ты бы, Акилла, приходил ко мне на государев двор... Живи у меня в Верху с нищими

старцами.

– Нет, государь, – закачал головою Акилла. – Не житье мне в Верху. Век свой извековал

во темных лесищах, в широких дубищах... Сам я стал, что трухлый пень.

– Так чего же, Акилла, надобно тебе?.. – наклонился к нему Димитрий. – Помню я твою

службу. Скажи – все сделаю. Казны тебе дам... Двор поставлю... Живи, где охота тебе.

1 Севера, или Северская земля, – одна из окраинных областей Московского государства.

– Нет, государь, – снова качнул головою Акилла. – Не то мне... Нефеду разве...

Племянник мой, в Москву меня возил, твою государеву службу служил... Его бы

испоместить, как бог тебе подскажет, а я уж извековался, исказаковался, Казань воевал, на

цепи сиживал, кнутьями потчеван сколько раз.

– Так чего ж тебе, старый, теперь?..

– А теперь только и того: повели постричь меня на Белоозере в монастырь безо вкладу.

Только и того...

Князь Иван оправился после схватки с купчиною и подошел к Димитрию и Акилле. А

купчина, собрав разметанные коробейки, стоял теперь на пороге своей лавки, мял в руках

шапку и молча, будто в церкви в великий пост, отвешивал Димитрию, и князю Ивану, и даже

Акилле поклон за поклоном.

– И еще, государь, позволь мне молвить тебе... – Голос Акиллы стал суров, как в прежние

дни в Путивле. – Как был ты во царевичах, говорил я правду тебе бесстрашно, – крикнул

старик, – скажу правду и ныне, не убоюсь, лютою смертию пуживан не раз...

Димитрий глянул на князя Ивана удивленно, пожал плечами и ослабил на себе

показавшийся ему тесным сабельный тесмяк.

– Говори правду, старый... чего уж... Говори незатейно.

– На Путивле, государь, бились мы с тобою по рукам принародно, – стал выкрикивать

Акилла, шевеля бровями, потрясая клюшками своими. – Обещался ты польготить всему

православному христианству, всякому пашенному человеку, всему черному люду.

Димитрий нахмурился; лицо его посерело. Прохожие стали останавливаться у

сундучного ряда, прислушиваясь к тому, что выкрикивал странный старик ратному человеку,

перебиравшему в руках золотую кисть от сабельного тесмяка. Сундучники, берестянники,

ложкари со всего ряда стали толпиться подле купчины, не перестававшего кланяться с

обнаженной головой, с лицом, на котором начертаны были смирение и мольба.

– Обещался ты держать все православное христианство в тишине и покое, – продолжал

кричать Акилла, уже и впрямь забыв, что не под Путивлем он, в Дикой степи, а в Москве,

перед лицом великого государя. – Обещался ты кабальным людям и закладным людям...

– И дано ж льготы, Акилла, – пробовал было возразить Димитрий, – и кабальным и

беглым...

Но Акилла точно и не слышал тех слов. Он только еще злей стал бросать Димитрию в

лицо свои попреки.

– Как и прежде, весь род христианский отягчают данью двойною, тройною и больше.

– Правду бает старчище, – прокатилось кругом. – Как было прежде, так осталось и по сю

пору.

– От государевых урядников страдать нам до гроба, – молвил кто-то невидимый в

возраставшей толпе.

– Только и льготят за посул либо за взятку, – откликнулся другой.

– Великий государь! – завопил вдруг Акилла, сняв с головы железную шапку и упав

перед Димитрием на колени.

– Государь?! – качнулась толпа, узнав в рыжеватом, невысоком, плечистом человеке царя,

неведомо как очутившегося здесь, на торгу, среди черного люда и сундучников-купчин.

– И взаправду государь, – подтвердили передние, содрав с себя колпаки.

– Дива, люди!.. Царь, а гляди – человек неказист, только золот тесмяк...

– А тебе этого мало, козья борода, синё твое брюхо?.. Чай, тесмяк этот рублев в дваста

станет.

– Не так, – замоталась козья борода на длинной, как у гуся, шее. – В дваста не станет.

Добро, коли, станет в полтораста.

– Поговори!.. Нашивал ты, синё твое брюхо, тесмяки таковы?